Вступление.
Второй период истории христианской церкви носит название Смирнского. Он назван в честь города Смирны (современный турецкий порт Измир). В переводе Смирна обозначает “благоухающая”. Этим словом обозначалась красноватая смола, использующаяся для курений и духов, благодаря своему необыкновенному благоухающему запаху. И действительно, этот период был истинным благоуханием Господу. Это единственный период, в который в церкви не найдено никакие недостатки. Интересно, что именно Смирна — единственный из семи других малоазиатских городов, к которым было обращено послание Иоанна, сохранился до наших дней, и он представляет собой богатый и процветающий город. Так же интересно, что в Измире проживает сегодня больше христиан, чем в каком бы то ни было другом городе Турции. Смирнский период церкви продолжался со 101 г. х. э. (год смерти апостола Иоанна) до 323 г. х. э., года реформы императора Константина.
I Раздел.
История церкви.
Смирнский период истории церкви представляет собой нескончаемую полосу гонений, обрушивающихся имперским правительством на христиан, прерываемую иногда на незначительные промежутки времени периодами непреследований. Данный период обычно делится в хронологическом плане по периодам правления римских императоров, в периоды одних из которых были гонения, а в периоды других было время относительного затишья. Наиболее страшные гонения на христиан были обрушены в период Траяна (98—117), Марка-Аврелия (161—180), Септимия Севера (194—211), Максимина (235—238), Деция (249—251), Валериана (253—259), Диоклетиана (284—305) и Галерия (293—311). Что же побудило римских императоров обрушить всю мощь карательной машины Рима на представителей одной из религий, которых в Риме в те времена насчитывались сотни. В чём собственно обвинялись христиане. На этот вопрос лучше всего ответят сами римские чиновники и императоры. Так в начале II века наместник провинции Вифиния (Малая Азия) Плиний Младший один из образованнейших людей своего времени пишет своему другу и господину императору Траяну: “Плиний императору Траяну. Для меня привычно, владыка, обращаться к тебе со всеми сомнениями. Кто лучше может направить меня в нерешительности или наставить в неведении? Я никогда не присутствовал на следствиях о христианах: поэтому я не знаю, о чем принято допрашивать и в какой мере наказывать. Не мало я и колебался, есть ли тут какое различие по возрасту, или же ничем не отличать малолеток от людей взрослых: прощать ли раскаявшихся или же человеку, который был христианином, отречение не поможет, и следует наказывать само имя, даже при отсутствии преступления, или же преступления, связанные с именем. Пока что с теми, на кого донесли как на христиан, я действовал так. Я спрашивал их самих, христиане ли они; сознавшихся спрашивал во второй и третий раз, угрожая наказанием; упорствующих отправлял на казнь. Я не сомневался, что в чем бы они ни признались, но их следовало наказать за непреклонную закоснелость и упрямство. Были и такие безумцы, которых я, как римских граждан, назначил к отправке в Рим. Затем, пока шло разбирательство, как это обычно бывает, преступников стало набираться все больше, и обнаружились случаи разнообразные. Мне был предложен список, составленный неизвестным и содержащий много имен. Тех, кто отрицал, что они христиане или были ими, я решил отпустить, когда они, вслед за мной, призвали богов, совершили перед изображением твоим, которое я с этой целью велел принести вместе со статуями богов, жертву ладаном и вином, а кроме того похулили Христа: настоящих христиан, говорят, нельзя принудить ни к одному из этих поступков. Другие названные доносчиком сказали, что они христиане, а затем отреклись: некоторые были, но отпали, один три года назад, другие много тому лет, некоторые лет тому двадцать. Все они почтили и твое изображение, и статуи богов и похулили Христа. Они утверждали, что вся их вина или заблуждение состояли в том, что они в установленный день собирались до рассвета, воспевали, чередуясь, Христа как бога и клятвенно обязывались не преступления совершать, а воздерживаться от воровства, грабежа, прелюбодеяния, нарушения слова, отказа выдать доверенное. После этого они обычно расходились и сходились опять для принятия пищи, обычной и невинной, но что и это они перестали делать после моего указа, которым я, по твоему распоряжению, запретил тайные общества. Тем более счел я необходимым под пыткой допросить двух рабынь, называвшихся служительницами, чтó здесь было правдой, и не обнаружил ничего, кроме безмерного уродливого суеверия. Поэтому, отложив расследование, я прибегаю к твоему совету. Дело, по-моему, заслуживает обсуждения, особенно вследствие находящихся в опасности множества людей всякого возраста, всякого звания и обоих полов, которые зовут и будут звать на гибель. Зараза этого суеверия прошла не только по городам, но и по деревням и поместьям, но, кажется, ее можно остановить и помочь делу. Достоверно установлено, что храмы, почти покинутые, опять начали посещать; обычные службы, давно прекращенные, восстановлены, и всюду продается мясо жертвенных животных, на которое до сих пор едва-едва находился покупатель. Из этого легко заключить, какую толпу людей можно исправить, если позволить им раскаяться. Траян Плинию. Ты поступил вполне правильно, мой Секунд, произведя следствие о тех, на кого тебе донесли как на христиан. Установить здесь какое-нибудь общее определенное правило невозможно. Выискивать их незачем: если на них поступит донос и они будут изобличены, их следует наказать, но тех, кто отречется, что они христиане, и докажет это на деле, т.е. помолится нашим богам, следует за раскаяние помиловать, хотя бы в прошлом они и были под подозрением. Безымянный донос о любом преступлении не должно принимать во внимание. Это было бы дурным примером и не соответствует духу нашего времени” [Плиний Младший. М.: Наука, 1983. Книга X письма 96, 97, С. 205—206]. “Все историки древности говорят о Плинии, как об умнейшем, добродетельнейшем человеке тех времен. К тому же он был весьма богат; имея склонность благотворить, помогал многим, был весьма добр и дружелюбен. Имея о человеке такое свидетельство, невольно задаёшься вопросом: как смог такой добродетельный римлянин, правитель, стать таким жестоким гонителем христиан? Плиний сам ответил на этот вопрос в своём письме: он гнал просто потому, что они верили в Христа, ни по какой другой причине! Как через друзей, так и через врагов он имел свидетельство, что христиане ни в нравственном, ни в общественном, ни в политическом отношении не виновны ни в каких преступлениях. И тем не менее он приговаривал их на смерть, если они трижды отвечали утвердительно на вопрос, христиане ли они. Единственным оправданием своим неправедным действиям как правителя города он выставлял их „злостное, чрезмерное усердие в иноверии“. Он истреблял их потому, что они были настойчивыми исповедателями той религии, которая не являлась государственной” [Миллер. Указ. соч. Т. 1. С. 181]. На протяжении всего смирнского периода это было ведущим обвинением. Так же христиан преследовали потому, что их праведная жизнь невольно оттеняла грехи и преступления общества, что тому очень не нравилось. Во-вторых, у христиан не было ни храмов, ни статуй, ни каких бы то ни было изображений и предметов пред которыми они молились бы. В то же время без всего этого языческие культы нельзя было представить. Поэтому культ христиан представлялся язычникам, как атеистический, и даже человеконенавистнический. И поэтому раз он не соответствует привычным представлениям о религии его надо истребить. В-третьих, многочисленные религии Римской империи прекрасно уживались между собой. Народы населявшие империю с достаточным уважением относились ко всем религиям, какими бы аморальными и отвратительными они не были. И вот на фоне этого спокойствия появляется какое-то христианство, которое объявляет, что гомосексуализм, прелюбодеяние, кровосмешение, истязания людей — это грех, и люди, если они хотят называться людьми, не должны делать это. Появляется христианство, которое говорит, что молиться перед золотыми и серебряными статуями нелепо и что никакого культа божественного императора быть не может — ведь он просто человек. Эта непримиримость христиан ко греху и насилию подрывала все устои рабовладельческой римской империи, основанной на крови и пороках. И поэтому империя, видя что договориться с христианами нельзя, решила что проще всего будет истребить эту странную секту. В-четвертых, как в древности, так и в наши дни государству всегда был нужен козёл отпущения, образ врага, на которого можно было бы списать любые беды. Так император Нерон, который однажды приказал для своего развлечения поджечь Рим, а когда увидел, что народный гнев готов обрушиться на него, решил обвинить в поджоге столицы христиан [Гиббон. Указ. соч. Т. 2. С. 114—115]. Когда при императоре Максимине (235—238) в разных провинциях империи прокатилась чреда страшных землетрясений, то чтобы объяснить суеверному народу их причину было объявлено, что виной тому христиане, прогневляющие языческих богов [Карев. Сомов. Указ. соч. том 1. С. 239]. В-пятых. В государстве существовала значительная прослойка населения, которого распространяющееся христианство оставляло просто без работы. Это были жрецы различных религий, различные провидцы и гадатели (по-современному экстрасенсы, гипнотизеры и астрологи), изготовители идолов и различных предметов, используемых в языческих храмах. Поэтому эти классы людей имевшие в Риме государственный статус (без гадания не совершалось ни одно государственное дело!) делали со своей стороны всё зависящее от них чтобы истребить христианство. За этими и другими причинами гонений ясно вырисовывается фигура дьявола, использующего всякий повод, а ещё чаще без всякого повода, чтобы уничтожить последователей столь ненавистного ему Христа, который его лишил власти над людьми и над землей. И потому дьявол видя, что христианство не только не затерялось в массе религиозных течений того времени, но буквально на глазах набирает силу и распространяется, он решает уничтожить его путём грубой силы. Читать без содрогания историю церкви того времени просто нельзя. Чтобы передать то, в каких обстоятельствах оказались христиане и что они пережили, мы хотим привести несколько задокументированных историей биографий последователей Христа Смирнского периода. Мы приведём судьбы христиан, выросших и находящихся на разных социальных ступенях римского общества — от сенатора до раба, и совершавших разное служение в церкви от епископа до простого верующего.
“Бландина.
Она звалась Бландиной. Миниатюрная и хрупкая телом, она имела такую же нежную душу. Это было ласковое создание, столь же ласковое, как и имя, которое она носила — имя латинское, хотя сама она, возможно, была родом из Смирны или Фригии. Она была рабыней, а это значит, что она находилась вне социального бытия. Одна женщина среди миллионов подобных ей существ, чьи плоть и человеческое достоинство шли на продажу — даже семейные узы им были заказаны. Для них всех, как и для Бландины, не было надежды на нормальную человеческую жизнь, на право выбирать то, что нравится. Все мечты юной девушки разбивались о барьеры, воздвигнутые ее рабским состоянием. Ничто не могло изгладить с ее руки клеймо, денно и нощно напоминавшее ей, что она — предмет, а не личность, что она кому-то принадлежит, а не располагает сама собой. Только один луч света освещал ее существование: она была в услужении у одной богатой дамы в Лионе, истинное богатство которой заключалось в ее чуткости и человечности в отношении униженных. Ее хозяйка была христианкой, которую вера научила восстать против несправедливого общественного строя, возлюбить других, и прежде всего менее обеспеченных, прозреть, как на самых незначительных из них простирает свою заботу Отец Небесный. Ее хозяйка, богатая обитательница Лиона, не могла скрыть от нее своей радости, вызванной открытием новой веры. А с кем еще было ей делиться своей радостью? Кому еще рассказать о новой вере, как не служанке, тщедушной на вид, но преданной ей рабыне — Бландине? Именно ей поведала она свою великую новость, переменившую всю ее жизнь. На рабыню новость произвела ошеломляющее впечатление. С нее словно бы упали сковавшие ее цепи, когда та, которая до сих пор имела в отношении нее право жизни и смерти, вдруг предстала перед ней старшей сестрой, любящей матерью, которую Бог наставил на путь истинный. Бландина была введена в христианскую общину братьев и сестер Лиона — введена той, имени которой не донесла до нас история. Бландина встретила там знатного Аттала, Александра, врача, прибывшего из Фригии, и многих других, кто произвел неизгладимое впечатление на робкую рабыню. Ее свежесть, непосредственность, сила чувств быстро привлекли к ней симпатии всех, кто выделялся больше своим богатством или социальным положением, однако сумел разглядеть достоинства этой рабыни. Стоит лишь прочитать послание общины, чтобы понять, какое место в ней она заняла. Все члены общины, преисполненные теплых чувств, присутствовали, когда престарелый епископ Пофин совершал обряд ее крещения. А та, что привела ее к вере, служила истинной порукой ее верности. Повседневная жизнь продолжала идти своим чередом. Обычная работа осталась, но стала как будто легче. Бландина ничем не выражала происшедшей с ней перемены, оказывая своей госпоже прежнюю почтительность, служа ей, как и раньше. Однако их взаимоотношения стали более глубокими и значительными. Там, где сталкивались различия в общественном положении, вера плела свои незримые связующие нити. Однако этот каждодневный праздник оказался недолгим. Приближались празднества, ежегодно, в августе месяце, собиравшие у слияния двух рек представителей трех Галлий. Масса народу стекалась со всех провинций. По случаю праздника в городе устраивалась грандиозная ярмарка. Никогда больше, чем в эти дни, власти не прилагали усилий, дабы поднять настроение простого народа. Христианам запрещалось появляться в общественных местах. Одного лишь присутствия кого-либо из них было достаточно, чтобы вызвать беспорядки. За христианами шпионили, следили за каждым их шагом, привлекая для этого не только силы полиции, но и рабов-язычников, которых даже подвергали пыткам, чтобы те донесли на своих хозяев-христиан. Под пытками эти рабы обвиняли их во всех преступлениях, неотступно преследовавших воображение простого народа. Власти делали вид, что не знают о существовании рескрипта Траяна, запрещавшего преследовать христиан по поводу и без повода. Бландину схватили вместе с ее хозяйкой, имени которой мы так и не знаем. Последняя не думала о своей собственной судьбе, но только о рабыне: сможет ли она, такая хрупкая, устоять при народе, не отречься от веры? Но у Бландины оказалось столько энергии и мужества, что она, обреченная на мучительные пытки, сама довела до изнеможения своих палачей. Они мучили ее, сменяя друг друга, целый день, а к вечеру, совершенно обессилевшие, не могли скрыть удивления, глядя на ее истерзанное, но еще живое тело. И вновь карцер. В нем нечем было дышать, однако присутствие братьев по вере, их нежная участливость поддерживали мученицу. Передышка оказалась недолгой. Новые мучения ждали исповедников веры. Обнаженную Бландину на возвышении привязали к столбу, выставив на позор зевакам, более хищным, чем хищные звери, добычей которых она в конце концов стала. Все взоры братьев были обращены на нее. Ее поведение наполняло их гордостью и отвагой. Слабая, униженная, презренная язычниками, она не только олицетворяла собой мужество, но и словно бы служила символом присутствия Христа среди мучеников за веру: „Благодаря сестре телесными глазами увидели они Распятого за нас; да убедятся уверовавшие в Него, что каждый пострадавший за Христа находится в вечном общении с Богом живым“. Ни один зверь не притронулся к Бландине — звери оказались человечнее людей. Обступившая же кругом чернь не проявляла ни малейшего сочувствия. Празднества продолжались много дней. За битвами гладиаторов и охотой на людей следовали состязания в красноречии на греческом и латинском языках. Для представителей всех социальных слоев нашлось развлечение по вкусу — как для интеллектуалов, так и для деревенщины. Каждый день схватки гладиаторов сменялись казнями христиан, которых выводили по двое, точно гладиаторов, — даровое представление падкой до зрелищ черни. Бландину и Понтика приберегли на последний день. По свидетельству братьев и сестер, ничто не могло поколебать их мужества. Толпа впала в состояние коллективной истерии (многочисленные примеры которой дает нам история вплоть до самого недавнего прошлого): разозленные такой стойкостью, люди не ведали ни стыда, ни милосердия. Юноша, не выдержав пыток, испустил дух. Бландина осталась последней в этот последний день языческих празднеств. Ее, рабыню, отдали в руки палачей. Сначала ее бичевали, в кровь раздирая кожу на спине. Отданная на съедение диким зверям, она уцелела, поскольку те не тронули ее. Тогда ее подвергли пыткам на раскаленной сковороде. Наконец, Бландину посадили в ивовую корзину и бросили быку. Животное долго подбрасывало ее, но она, истерзанная, уже не чувствовала боли. Бландина, лишенная чувств, готовилась к общению с Тем, Кого избрало ее сердце и Кто ждал ее. Выбившиеся из сил палачи в конце концов закололи ее. Язычники, возможно, устыдившись своего варварства, сознавались, „что у них ни одна женщина не смогла бы выдержать столько таких мучений“. „Рабыня Бландина показала, что переворот совершился. Истинное освобождение от рабства, освобождение героизмом, частично было и ее заслугой“. Она, несомненно, представляет собой центральную фигуру рассказа. Древние мартирологи, в которых ее имя возглавляет список, служат выражением столь же почтительного отношения к ней. Мужество, с каким она приняла мученическую смерть, возвышает ее одновременно и как женщину, и как рабыню, свидетельствуя вместе с тем о благородстве ее натуры. Гонение на христиан 177 года не только не задушило новую религию, но еще больше способствовало ее распространению в Галлии и за ее пределами. Главная заслуга в успехе христианизации принадлежит преемнику престарелого епископа Пофина, умершего под пытками, — Иринею” [Аман. Указ. соч. С. 203—207].
“Перпетуя.
Император Септим Север, правивший на рубеже II и III веков, ужесточил позицию государства в отношении христианской проповеди. На его совести мученическая смерть Потамиенны и Василида в Александрии, Фелициты и Перпетуи в Карфагене. Перпетуя, родившаяся, видимо, в год смерти первых африканских мучеников в Скилии, еще принадлежит ко II веку. Имеющиеся в нашем распоряжении документы позволяют нарисовать ее живой образ. Должностные лица римской провинции Африка арестовали в городе Тубурбо (современная Тебурба), в сорока четырех километрах к востоку от Карфагена, христиан, обвинив их в нарушении императорского эдикта. Все они были молоды, как и сама христианская община. Многие из них лишь готовились принять обряд крещения. Юная церковь рекрутировала их из самых разных социальных слоев: Фелицита и Ревокат были самого простого происхождения, тогда как Урбия Перпетуя принадлежала к одному из знатных семейств города. Родители Перпетуи позаботились о ее воспитании, дав ей блестящее образование. Ее отец в ходе процесса не скрывал, что она, единственная его дочь, всегда была его любимицей. Весь город еще говорил о ее недавно состоявшейся свадьбе с местным аристократом. Странно, что имя ее супруга даже не упоминается в „Деяниях“. Находясь под стражей, в доме одного из магистратов, обвиненные, с которых не спускали глаз, еще больше усугубили свое положение, приняв крещение. Перпетуя, как можно предполагать, весьма восторженная молодая особа, воспитанная на рассказах о чудесах, заявила: „Святой Дух внушил мне не просить ничего, кроме святой воды, если недостанет в моем теле силы сопротивляться“. Ничего общего с монтанистской гордыней. Приняв крещение, заключенные сразу же подпадали под юрисдикцию проконсула, что грозило им вынесением смертного приговора. Сатур, проповедовавший им Евангелие, донес сам на себя, чтобы разделить с ними их участь, подобно тому, как они разделили с ним его веру. Всех отправили в Карфаген, в тюрьму, примыкавшую ко дворцу проконсула, расположенному на склонах Бирсы. До нас дошел дневник заключенной Перпетуи; ее рассказ о событиях и заметки о личных впечатлениях рельефно представляют ее образ. Она молода и красива, ее естественное благородство внушает чувство уважения, даже восхищения. Ее взгляд, даже когда она была уже на роковой арене, „заставлял зрителей опустить глаза“. Обладая жизнерадостным характером, натурой чувствительной и любящей, она, душа окружавшего ее общества, была деликатной и смешливой одновременно. „Я всегда была веселой, — замечает она. — Я буду еще веселей в другой жизни“. Перпетуя была рождена для счастья, для жизни в радости, когда другие разделяют твое веселье; она была способна и на героические решения, с неотвратимым упорством воплощая их, не останавливаясь даже перед тем, что вера в Бога противопоставляет ее семье. Едва крестившись, она стала мечтать о смерти мученицы за веру. Все ее близкие восстали против такого решения: мать, брат и прежде всего отец, закоренелый язычник. У нее имелся ребенок — младенец, еще не умевший говорить, которого она кормила грудью до смертного часа и который скрашивал ей долгие дни заточения. Тюрьма подвергла жестокому испытанию изнеженную женщину, привыкшую жить в роскоши. В первый же день она записала в дневнике: „Мучительный день“. Она страдала от удушающей жары, с трудом перенося тяжелые запахи и тюремную скученность, присутствие в одном помещении узников обоего пола. Более того, солдаты специально изводили христиан и христианок, вымогая от них деньги. „Но особенно меня грызло беспокойство за моего малыша“, — замечает Перпетуя. Через несколько дней она писала: „Тюрьма вдруг стала для меня точно дворец, здесь я чувствую себя лучше, чем где бы то ни было“. Молодая женщина обладала исключительной способностью адаптироваться к самым невыносимым условиям. Помогали и диаконы христианской общины Карфагена: подкупая тюремщиков, они смягчали условия существования заключенных. Родители Перпетуи навещали ее. Но особенно важно для нее было то, что ей приносили ее младенца, которого она регулярно кормила грудью. Ее стойкость, граничившая с героизмом, не лишала ее чувствительности, скорее наоборот. Она продолжала глубоко и нежно любить своих близких, которые, как она видела, страдали из-за нее и хотели помочь ей. Собственные страдания ей были нипочем, но заставлять страдать тех, кого любишь, — вот настоящее мучение. Вера не изменила ее сердца, но лишь обогатила его. Сокрушаясь при виде горя своих близких, она утешалась, убеждая себя, что и они одобрят ее решение, разделив с нею надежду на вечное блаженство. Один из ее братьев уже готовился к обряду крещения. И тем не менее она разрывалась между своей дочерней любовью, собственной материнской любовью и своим желанием принять смерть мученицы за веру; зародившимся в ее сердце, как только она уверовала. И лишь о своем муже она никогда не говорила. В тюрьме она в первую очередь думала о своем младенце. В минуты, когда можно было нянчить его, она пребывала на вершине счастья. Материнская любовь оказалась уязвимым местом этого великого сердца, ставшего героическим благодаря милости Божией. Именно на это слабое место и давили ее родные, стремясь поколебать ее решимость. „Посмотри на своего сына, который не сможет жить без тебя“, — упрекал ее отец. Эта сцена повторялась и на заседании суда. “Отец сразу же появился, — рассказывает Перпетуя, — с моим сыном; отведя меня в сторону, он говорил мне умоляющим тоном: „Сжалься над своим ребенком“”. Судья, явно растроганный, также по-отечески наставлял ее: „Пощади своего сына“. Однако молодая женщина оставалась непреклонной. Возвратившись в тюрьму, она думала о сыне. Она попросила диакона принести его ей. „Однако мой отец, — отметила она, — отказался дать его мне. По Божьей воле, мой сын больше не просил грудь, и молоко у меня пропало. Одновременно прошло беспокойство за моего ребенка и прекратилась боль в моих грудях“. Она оставалась женщиной и матерью вплоть до самых героических моментов своей жизни. Казалось, сам Бог пришел на помощь к ней, позволив ей побороть свое материнское чувство. Не менее драматичной была и борьба Перпетуи со своим отцом. Она любила его и знала, что любима им. Этот уважаемый в Тубурбо человек считал себя обесчещенным, оскорбленным в своих лучших чувствах решением собственной дочери, которое казалось ему глупым упрямством. Его наступление началось с того, что он глаз не спускал с нее. Перпетуя отмечала: „В своей любви ко мне он изо всех сил старался поколебать мою веру. — Отец, — говорю я ему, — видишь ли ты сосуд, валяющийся на земле, этот кувшин или какой-то похожий предмет?
— Я вижу его, — отвечает мой отец.
— Можно ли дать ему другое название, кроме того, что он носит? — спрашиваю я его.
— Нет, — отвечает он.
— Так вот и я не могу дать себе иного названия, кроме своего истинного имени: я — христианка“.
Но отец не сдавался. Он продолжал играть на ее чувствах, становясь то резким, то нежным, то впадая в гнев, то приходя в отчаяние. Перпетуя чувствовала себя до того измотанной, что „воздавала благодарение Богу и радовалась отсутствию отца“, если тот не появлялся в течение нескольких дней. Исчерпав все доводы, отец решил прибегнуть к патетике, в очередной раз появившись в тюрьме Карфагена. Он решил апеллировать к нежным чувствам дочери, будить ее семейные воспоминания: „Сжалься, дочь моя, над моими сединами. Смилуйся над своим отцом, если я еще достоин того, чтобы ты называла меня своим отцом. Раз я взрастил тебя до цветущих лет, раз любил тебя больше, чем твоих братьев, не выставляй меня на посмешище людям. Подумай о своих братьях, подумай о матери и ее сестре, подумай о своем младенце, который не сможет жить без тебя. Измени свое решение, не погуби всю семью. Никто из нас больше не сможет заговорить со свободным человеком, если тебя осудят“. Несчастный отец бросился в ноги к дочери, осыпая поцелуями ее руки. Молодая женщина почувствовала озноб и дрожь во всем теле, но тем не менее не сдавалась. Отец в отчаянии покинул ее. Та же сцена повторилась и спустя несколько дней во время допроса у претора. Благодаря своим связям отец сумел проникнуть во дворец. Там он наделал такого шума, что его силой выдворили, сопроводив при этом ударом палки. Перпетуя, хотя и непоколебимая, но все такая же нежная, почувствовала, какой болью отозвался в ней этот удар. „Этот удар поразил меня так, словно били именно меня. Мне было мучительно больно за его несчастную старость“. Дневник передает чувства молодой женщины. Возобновив попытку, отец использовал все свои аргументы, старался играть на всех чувствах дочери. Однако Перпетуя лишь отметила в своем дневнике: „Он нашел слова, способные поколебать чье угодно упорство“. Так шла борьба, которую была вынуждена вести эта молодая женщина, чье сердце разрывалось между двумя мирами и не требовало ничего, кроме любви. Перпетуе пришлось противиться собственному отцу, чтобы остаться верной зову „Отца, сущего на небесах“. Заточение позволило ей оборвать одну за другой все нити, все плотские и природные связи, дабы жить только ради обетованного счастья, видением открывавшегося перед ней. Здесь заканчивается дневник Перпетуи. Рассказ о ее смерти написан другим человеком. Ожидание мученической смерти не изменило натуры Перпетуи. Величие души она умела сочетать с чувством юмора. Судье-педанту, обращавшемуся с ней довольно грубо, она возразила: „Почему ты отказываешься облегчить положение столь важных осужденных, которым предстоит сражаться по случаю годовщины кесаря? Разве не является для тебя делом чести выпустить на арену хорошо упитанных узников?“ Растерявшийся судья, которого так славно одернула молодая женщина, „дрожал и краснел“, говорится в тексте. Только неординарная личность могла заставить краснеть служителя Фемиды и сделать его более человечным. В день казни мученики покинули тюрьму и направились в амфитеатр. „Их лица сияли, они были прекрасны. Перпетуя шла последней, степенным шагом, словно знатная дама Христа, словно любимая дочь Бога“. У входа на арену на женщин хотели надеть наряд жриц Цереры. Перпетуя, как свидетельствует очевидец, решительно воспротивилась этому: „Мы пришли сюда по доброй воле защищать нашу свободу. Неправда должна отступить перед лицом правды“. Перпетую и Фелициту раздели, посадили, как и Бландину, в плетеные корзины и вынесли на арену. Публика, чаще всего трусливая, если ее не раззадорить до состояния буйства, „содрогнулась от стыда“. Узниц, приведенных на мученичество, пришлось одеть. Ликовавшая душой Перпетуя пела. Как и ее лионская сестра по вере, она была обречена Богу. В многолюдном амфитеатре она впала в состояние экстаза, сделавшего ее нечувствительной ко всему происходящему, даже к осыпавшим ее побоям. Отведенная в помещение по соседству с ареной, она пришла в себя и спросила: „Так когда же нас выставят на позор этому разъяренному сброду?“. Ей ответили, что истязание уже состоялось, и для большей убедительности показали на покрывавшие ее тело следы пыток. На протяжении всей этой героической борьбы Перпетуя, верная сама себе, оставалась естественной и женственной. Знавшая минуты слабости, она тем не менее до конца сохраняла утонченность и женский стыд, „целомудренное кокетство“, приводя в порядок свои волосы и закалывая их фибулой. Подобно античной Поликсене, она хотела умереть, не теряя достоинства. Заметив, что ее туника разорвана на боку, она рукой подобрала края, дабы скрыть обнажившееся тело, „более чувствительная к стыду, чем к боли“. Перпетуя беспокоилась за Фелициту, с большим трудом поднимавшуюся со своего лежака, бледную, „с каплями молока, выступившими из грудей“. Увидев ее лежащей, Перпетуя подошла к ней и протянула ей руку, помогая подняться. Воспользовавшись минутой отдыха, она обратилась к своему брату, готовившемуся к принятию крещения, с просьбой передать семье и другим христианам ее последнее пожелание: „Будьте крепки в вере. Любите друг друга. Пусть наше мученичество не станет для вас причиной соблазна“. Перпетую снова вывели на арену, где она видела, как один за другим гибнут ее братья и сестры по вере, обреченные на мученическую смерть. Наконец, подошла ее очередь. Гладиатор схватил ее столь грубо, что она невольно громко вскрикнула, однако тут же овладела собой и сама навела руку гладиатора-новичка на свою шею. Какое самообладание до последней минуты! „Определенно, такая женщина не могла умереть иначе, как по собственной воле“, — заметил рассказчик. Такой была эта удивительная женщина-христианка, дневник которой читали и перечитывали в христианских общинах не только Африки, но и других стран, в которых распространилась Христова вера, вплоть до греческой церкви. И это чтение приводило всех в трепет — но уже не от страха, а от гордости и желания последовать славному примеру. Перпетуя, чье имя вписано в самые древние мартирологи, изображена участницей триумфального кортежа мучеников в мозаике церкви Сант-Аполлинаре Нуово в Равенне. Городской мастер изобразил ее в архиепископской капелле в элегантном одеянии и с благородной осанкой: знатная дама! Она занимала одно из первых мест среди христианок, заставивших язычника Либания воскликнуть: „Ах, какие женщины встречаются у христиан!“ Именно такие женщины спасают нас от угрозы погрязнуть в болоте посредственности” [Аман. Указ. соч. С. 211—218]. Мы видим, что эти люди ни легенда и ни миф. Жизнь не придумана романистом или церковным писателем. Их жизнь оставила следы крови на анналах мировой истории. Крови, которая никогда не будет смыта даже временем. Благодаря этим прекрасным людям сегодня живём мы, уважаемый читатель. Ибо если бы они сломались и отреклись от Бога, то наш мир погрузился бы во тьму греха, где правили бы демоны, и наша с вами современная жизнь мало бы отличалась от жизни рабов Рима, истязаемых духовно и физически. Но эти люди, взирая на Христа, выстояли, дав нам возможность нормально жить. Эти люди завещали нам свой пример. Они показали, что со Христом не страшно ничего и можно победить любое испытание, выйдя из него человеком, созданным по подобию Божию. Их жизнь служит порой немым упрёком нам, когда сталкиваясь с куда меньшими трудностями и проблемами (экзамен в субботу, маленькая пенсия, жена или муж против что хожу в церковь) мы пасуем и поступаемся принципами своей веры. В последнее время, т.е. время непосредственно перед Вторым Пришествием Христа история повторится. Открытые гонения вновь обрушатся на Божьих детей. Их вновь будут обвинять в бедах, обрушившихся на мир (землетрясения, войны, засухи), в том что они, живя по заповедям Божьим, показывают невольно греховность окружающего их общества и в том, что они не желают принять языческих по сути постановлений государственной религии. Но если мы не научимся доверять Богу и побеждать вместе с Ним современные маленькие проблемы, то устоять в тот час мы не сможем никогда. Исследуя историю христианства смирнского периода, особенно ярко прослеживается, с одной стороны, любовь Бога к Своему народу, а с другой, прямая взаимосвязь между отношением человека к Богу и участью человека. Выше мы говорили о христианах-мучениках, выбор которых в пользу Христа определил их горькую участь на земле, но вечную жизнь в будущем. Сейчас же мы проследим, как отвержение и открытое выступление против Бога стоили жизни таким людям, хотя они и были облечены в порфиру. Даже историки-атеисты удивляются той жёсткой закономерности, которая состоит в том, что именно те императоры, которые наиболее рьяно преследовали христиан, крайне трагически, а порой и зловеще заканчивали свою жизнь. Интересен и тот факт, что среди этих императоров преобладают люди выдающихся дарований. Более того, именно императоры-богоборцы являются наиболее великими среди правителей этой страны за всю её долгую историю. И именно эта гордыня, обусловленная осознанием своего ума, талантов и силы, привела их к вере в самих себя и свой гений. Они не чувствовали своей нужды в Боге, ибо сами себя считали полубогами или, по крайней мере, людьми, которые в силах строить свою жизнь без Бога. История этих людей весьма поучительна для нас, т.к. мы порой так же часто добивались чего-то в жизни и, имея определённые дарования, начинаем тяготиться библейскими законами, и перестаём чувствовать свою нужду и зависимость от Господа. Каждый из этих императоров достиг в жизни в миллионы раз больше, чем каждый из нас. Они владели не заводом или магазином, а целой империей и, однако, эта власть и могущество не спасли их, когда они отвергли Бога. Итак, пред нами предстают эти немые призраки прошлого, звенящие золотом и доспехами. Они встают в один ряд с мучениками за веру, в один ряд, члены которого находящиеся при жизни на разных сторонах, теперь вместе свидетельствуют о силе Живого Бога и Его Слова.
● Марк-Аврелий (161—180). Это был один из образованнейших людей своего времени. Получив в детстве и юности блестящее образование, он впитал в те годы и любовь к философии, особенно философии стоической, которая провозглашала самосовершенствование человека путём воспитания высокой морали и аскетического отношения к жизни. В чём-то эту философию можно сравнить с такими высказываниями, как “человек — это звучит гордо!”. Стоики были одними из лучших людей языческого Рима, их отличала глубокая порядочность, принципиальность, ответственность, требовательность и, в первую очередь, к самим себе. Недаром слово “стоик” приобрело сегодня синоним несгибаемости и твердости. Этой философии и этим принципам всегда и был верен Марк-Аврелий. Но эта философия, в чём-то родственная коммунистической морали, была лишена любви и теплоты. Это была мёртвая философия буквы. Поэтому и в работах, и в жизни стоиков проглядывает полная безысходность. Помимо того, что Марк-Аврелий очень много сделал для Рима (успешные войны с Парфией, германскими племенами — маркоманов и квадов, раздачи продовольствия городской бедноте и поддержание сирот за счёт казны) [История Древнего Рима // Под ред. В.И. Кузищина М.: Высшая школа, 1993. С. 228—231], он оставил весьма интересные философские сочинения, которые, как ничто другое, помогают разобраться в жизни этого человека. В отличии от многих своих предшественников, Аврелий задумывался, и весьма глубоко, над вопросами бытия. Вот что он сам пишет: “Время человеческой жизни — миг; её сущность — вечное течение; ощущение — смутно; строение всего — так бренно; душа — неустойчива; судьба — загадочна; слава — недостоверна. Одним словом, всё, относящееся к телу, — подобно потоку, относящееся к душе — сновидению и дыму. Жизнь борьба и странствие по чужбине; посмертная слава — забвение… Не живи так, точно тебе предстоит ещё десять тысяч лет жизни. Уж близок час. Пока живешь, пока есть возможность, старайся быть хорошим… Еще немного времени — и ты исчезнешь, равно как и все то, что ты видишь и все те, кто живет сейчас, ибо все подлежит изменению, превращению и исчезновению — дабы, вслед за ним, возникло другое” [Памятники поздней античной научно-художественной литературы. М., 1964. С. 119, 124]. Вначале кажется, что все эти выводы весьма созвучны автору библейской книги Екклезиаст, так же говорящему о тщете бытия, о суете сует. Но как разнится вывод, к которому пришли эти два человека. Екклезиаст после долгой жизни и раздумий заключает, “Выслушаем сущность всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом все для человека” (Еккл. 12:13). Аврелий же пишет: “Достаточно веровать в гений, находящийся в нас и искренне почитать его. В каждый момент думай о том, что ты должен показать твердый характер, как это прилично мужу… Думай о том, что твоя жизнь совершенна, что ты совершил своё дело”. У Екклезиаста видно смирение, у Аврелия — гордость. У одного — упование на Бога, у второго — на себя. И это предопределило их участь. Современники восторженно писали об Аврелии: “Он обладал всеми добродетелями и божественным умом, и являлся как бы защитником людей от всех общественных бедствий” [Аврелий Виктор // Вестник Древней истории, 1964. №1, XVI]. “К народу он обращался так, как это было принято в свободном государстве. Он проявлял исключительный такт во всех случаях, когда нужно было либо удержать людей от зла, либо побудить их к добру… Он делал дурных людей хорошими, а хороших — превосходными” [Юлий Капитолин. Жизнеописание Марка Антонина философа // Вестник Древней истории, 1957. №2, XII]. Аврелий был уверен в своей философии. Но эта его философия, основанная на вере в человека, его силу не могла принять христианство, основанное на покорности и смирении. Проповедь Христа о том, что блаженны нищие духом, милостивые, плачущие, кроткие претила императору. Воспитанный стоическим философом Фронтомом, Аврелий от своего учителя унаследовал и крайнее предубеждение против христиан [Кернс Э. Дорогами христианства. М.: Протестант, 1992. С. 70]. Он начинает бороться с этой религией, учение которой сводило к нулю догматы стоицизма [Робертсон Д. История христианской церкви. В 2т. СПб.: И-е И.Л. Тузова, 1890. Т. 1. С. 22—23]. При нём состояние христиан было хуже, чем во всякое прежнее царствование. При нём преследования христиан охватили почти всю империю и в этом деятельное участие принимали местные правители, которые “вопреки правилу, изложенному Траяном, стали разыскивать христиан; вместо того, чтобы устранять доносы, они стали поощрять их и, с целью принуждения к отречению, стали прибегать к пыткам” [Там же. С. 22]. Император лично издавал указы против христиан и следил за приведением их в действие. Этот человек ещё недавно гордившийся своей учёностью и гуманностью теперь применял самые зверские методы, в том числе против женщин, детей и стариков. Философия стоицизма показала своё истинное лицо. В это время на империю обрушиваются небывалые бедствия, продолжавшиеся почти всё правление Аврелия. “Чумная болезнь, которая свирепствовала в Риме… распространилась по империи в непостижимо кратчайший срок, и умерло потрясающее количество людей. Затем последовало сильное наводнение: Тибр вышел из берегов и затопил большую часть города Рима, уничтожив необозримые хлебные поля и закрома в городах. Естественно, за этими бедствиями последовал повсеместный голод, который унёс бесчисленное множество жертв” [Миллер. Указ. соч. Т. 1. С. 196]. Современники не даром писали, что “вообще нельзя себе представить ни одного народного бедствия, которое не свирепствовало бы во время его правления” [Аврелий Виктор. Указ. соч. XVI]. Через эти знамения в природе Господь хотел остановить людей, заставить их задуматься над происходящим. И многие люди, видя что древние языческие боги не в силах ни предотвратить, ни остановить стихии, начали приходить к Живому Богу. Однако другая часть и более значительная ожесточилась. Не желая искать причин происходящего в самих себе, они сочли виновниками христиан. Последние давно их раздражали своей благочестивой жизнью, и теперь представился прекрасный повод посчитаться с этими людьми, многие из которых, как говорят свидетельства истории, оказали перед этим различные услуги своим будущим гонителям. Виктор Гюго в своём замечательном произведении “Человек, который смеется” говоря о грешной природе человека пишет, что ей особенно приятно бывает отомстить тому кто сделал тебе добро. Так произошло и в этот раз. Христиане делавшие всем лишь добро теперь и расплачивались за него. “Повсеместно вспыхнуло пламя ненависти к христианам. Улицы, судейские палаты, дворцы богачей и хижины бедняков пришли в движение от разъярённых ненавистью людей: „Долой этих христиан! Киньте их на растерзание диким зверям!“. Так гласил всеобщий приговор” [Миллер. Указ. соч. Т. 1. С. 196]. В наши дни мы так же являемся свидетелями удивительных знамений в мире природы. Через них, как и во дни Аврелия, Бог хочет остановить нас в нашей жизненной гонке, чтобы мы задумались над главным вопросом: нашей собственной участью. И тогда когда многие из людей останавливаются, другие напротив озлобляются ещё больше. И согласно пророчеству они будут в канун II Пришествия обвинять во всём происходящем христиан, попытаясь их даже полностью истребить [Уайт Е. Великая борьба. К.: Вісник миру, 1993. С. 580]. Но, это будет уже не время Аврелия, и нечестивые погибнут сами, не умертвив никого из числа Божьего народа. Но во дни Аврелия христианам пришлось кровью засвидетельствовать свою веру. В числе погибших был ученик самого апостола Иоанна, почти столетний Поликарп, который был лично Иоанном рукоположен на служение [Карев. Сомов. Указ. соч. С. 45]. Вот как этот человек окончил свою жизнь. “Когда ему сказали, что его преследователи стоят в дверях, он попросил пригласить их, поставить перед ними пищу и питие, для себя же он попросил у них только час на молитву. Однако его сердце было настолько переполнено, чтобы излить его перед Богом, что потребовалось два часа. Его преданность, его старость (более девяноста лет), как и весь облик, производили на язычников глубокое впечатление. Когда же старец закончил свою вдохновенную молитву, его повели в город. Проконсул, который, как мы уже ранее говорили об этом, не имел антипатии к христианам, при виде достопочтенного епископа сжалился над ним и хотел спасти его. Он уговаривал его взыскать защиты у кесаря и принести доказательство своего раскаяния. Но Поликарп стоял перед ним спокойно и непоколебимо, устремив свои глаза ввысь. Проконсул вновь обратился к нему, обещая освободить, если он отречется от Христа. На это обреченный на смерть старец спокойно ответил: „Восемьдесят шесть лет я служил Ему и видел от Него только добро. Как смог бы я отречься от моего Господа и Спасителя?“ Когда проконсул увидел, что все уговоры и угрозы были бесполезны, то приказал глашатаю из цирка объявить: „Поликарп сам признал, что он христианин“. Возбужденная толпа ответила диким криком: „Он есть учитель атеизма, отец христиан и враг наших богов, из-за которого многие перестали чтить богов и приносить им жертвы“. Единодушно они требовали, чтобы Поликарп был сожжен заживо. Проконсул поступил по их желанию, и как иудеи, так и язычники поспешили собрать дров для костра. Когда старец с достойным изумления спокойствием увидел, как палачи принимают необходимые приготовления, чтобы на месте его мучения установить столб и укрепить его гвоздями, чтобы можно было бы привязать Поликарпа к нему, то спокойно сказал: „Оставьте меня так. Он, Который укрепил меня встретить огонь, даст способность прямо стоять перед столбо м“. Прежде чем костер был зажжен, он помолился: „Господи, Всемогущий Бог, Отец Твоего возлюбленного Сына Иисуса Христа, через Которого мы получили познания о Тебе, Бог ангелов и всего творения, человеческого рода и Праведника, Живущего в Твоем присутствии! Я славлю Тебя, что Ты удостоил меня этого дня и часа, чтобы со всеми Твоими свидетелями причаститься к чаше страдания Твоего Христа“. Как только он закончил молитву, костер был зажжен, однако пламя уклонялось от тела верного служителя. Огонь искрился и играл вокруг, как надуваемый ветром парус. Когда это увидели суеверные римляне, то они устрашились, что огонь не имеет над ним власти. Тогда один из них простер копье и пронзил его, положив конец его страданиям” [Миллер. Указ. соч. Т. 1. С. 201—202]. Несмотря на все старания императора, христианство продолжало распространяться. В ответ на это император готовит новые указы, ещё более бесчеловечные чем прежние, но вдруг вспыхивает в 178 году война с германским племенем маркоманов. И Аврелий вынужден был оставить религиозные дела и отправиться в поход. Во время этого похода, протекавшего успешно для римлян, готовящихся уже к возвращению домой, император неожиданно заболевает чумой и 17 марта 180 года на Дунае в Виндобоне (совр. Вена) умирает. Гонения на христиан стихают в тот самый момент, когда казалось, что церковь будет полностью уничтожена. Трон империи наследует сын Аврелия Коммод (180—192). Это был настоящий зверь на троне. Вот что пишет о нём его современник. “Пьянствуя до рассвета и расточая средства Римской империи, он по вечерам таскался по кабакам и домам разврата… При Коммоде в Риме за деньги продавалось всё: судебные решения, смертные приговоры, помилования, административные должности и даже провинции” [Элий Лампридий. Коммод Антонин // Вестник Древней истории, 1957. №3, III, XIV]. Впервые за всю историю Рима император вышел на арену, как гладиатор. “Он дошёл до такого безумия и пьяного бесчинства, что прежде всего отверг своё прозвание по отцу и вместо Коммода, сына Марка, приказал именовать себя Гераклом, сыном Зевса; сняв с себя римское и императорское облачение, он натягивал на себя львиную шкуру и носил в руках дубину… Изменил он и название месяцев года, отменив древние и назвав все месяцы своими собственными прозваниями… Коммод, уже не сдерживая себя, принял участие в публичных зрелищах, дав обещание собственной рукой убить всех зверей и сразиться в единоборстве с мужественнейшими из юношей… Он поражал оленей и газелей… львов и леопардов… Все поражались меткости его руки… Вступая в единоборство он легко одолевал противников… Дошёл он до такого безумия, что не хотел больше жить в императорском жилище, но пожелал переселиться в казарму гладиаторов” [Геродиан. История. СПб.: Алетейя, 1995. Книга 1, 14, 15, С. 90, 91, 92]. В нём постепенно уходило всё человеческое, а звериные наклонности все более входили в жизнь. Казалось, что этот император, как никто другой, должен обрушить всю ярость на христиан, все учение которых бросало вызов жизни императора. Но этого не произошло, чему в главной степени способствовала любимая наложница Коммода, красавица Марция [Робертсон. Указ. соч. Т. 1. С. 57]. Жизнь этой женщины, омрачённая страшным развратом придворной жизни и чудовищным извращенцем-императором, была внешне очень далека от принципов Евангелия. Но видимо эта опустошенность в жизни и привела всесильную наложницу, значившую в стране больше любого министра, к подножию Голгофского Креста. “Она объявила себя покровительницей христиан. Под благосклонным заступничеством Марции они провели в безопасности тринадцать лет жестокой тирании” [Гиббон. Указ. соч. Т. 2. С. 135—136]. Благодаря ей Коммод вернул из ссылки многих христиан [Робертсон. Указ. соч. Т. 1. С. 57]. Однако отношения императора со своей наложницей начали ухудшаться. Марция пыталась образумить Коммода, на что тот озлоблялся и, наконец, решил уничтожить её. Он пишет указ, но перед его опубликованием решает принять ванну. Чудом эта бумага попадает в руки Марции, которая узнаёт, что она и ближайшие сановники империи из числа немногих честных людей должны умереть. Придворные опережают обезумевшего императора и умерщвляют его. Жизнь Коммода оборвалась как раз в тот момент, когда единственный человек, Марция, который его сдерживал от преследований христиан, должен был погибнуть, а вместе с ней и спокойная жизнь церкви. Смерть Коммода знаменовала собой начало столетней гражданской войны, в ходе которой на троне империи побывало более двадцати цезарей, не считая самозванцев, провозглашавших себя императорами в разных частях страны. “На основании такого положения христиане более ста лет вкушали сравнительный покой и безопасность. Конечно же, и в течении этого времени наблюдались бесчисленные случаи гонения, потребовавшие некоторых жертв, однако это были единичные, частные случаи вражды, они не исходили исключительно от правительства. Каждый, вновь заступающий на трон кесарь, в первую очередь нуждался в укреплении трона. Это обычно отнимало у него столько времени, что его практически не оставалось, чтобы заняться притеснением христианства или же помышлять об… религиозных изменениях внутри страны. Так Великий Глава церкви косвенным образом использовал слабость и неустойчивость трона для укрепления и роста церкви” [Миллер. Указ. соч. Т. 1. С. 230—231]. Здесь мы вновь являемся свидетелями теснейшей связи между политическими событиями, Библией и историей христианства. Одним из победителей в этой войне на определённом этапе стал Септимий Север (193—211). Человек больших политических дарований “Север вначале своего царствования относился к церкви благосклонно и защищал её членов” [Робертсон. Указ. соч. Т. 1. С. 58]. Причина этого состояла в том, что “Император был убеждён, что во время опасной болезни ему принёс… пользу — духовную… или физическую — святой елей, которым его помазал один из его рабов” [Гиббон. Указ. соч. Т. 2. С. 136]. Имя этого раба было Проколус. “Благодаря этому знаменательному исцелению, которое, вне сомнения, было следствием молитвы, христиане в глазах [императора] обрели благорасположение и милость. Проколус занимал почётное положение в семье кесаря, и воспитание принца было христианским, у него была няня христианка и был нанят христианский учитель” [Миллер. Указ. соч. Т. 1. С. 232]. И пока Север имел подобное отношение к Церкви, ему сопутствовал успех. “Всё в нём вызывало удивление, больше всего — присутствие ума, стойкость, твёрдая уверенность, смелость в дерзновениях… Ничто нельзя сравнить с битвами и победами Септилия Севера, ни по численности, ни по длительности преодоленных расстояний, ни по количеству сражений, ни по быстроте переходов… Септимий Север часто шёл через холодные и высокие горы среди бурь и снегов с непокрытой головой, поддерживая своим примером твёрдость и мужество воинов” [Геродиан. Указ. соч. Книга II, 14, III, 8, 6, С. 130, 145]. Император провёл ряд реформ, значительно улучшив положение в стране [История Древнего Рима. Указ. соч. С. 304—305]. Эти успехи вскружили голову Севера, который забыл своё чудесное исцеление и стал приписывать все успехи своему таланту. Наконец, в 202 году, вернувшись из успешного похода на Восток, он потребовал, чтобы в Риме ему оказали божественные почести, на что христианская часть населения ответила отказом [Карев. Сомов. Указ. соч. С. 53]. В ответ на это император начинает борьбу с теми, которых он так ещё недавно поддерживал и защищал. Он издаёт указ, которым запрещает обращаться в христианство [Миллер. Указ. соч. Т. 1. С. 232]. А так как указ остался без исполнения и веру в Живого Бога продолжали принимать, то пытки и костры обрушились на ослушников. Вернулись времена Нерона и Марка Аврелия. Именно в этот период гибнет Перпетуя, о героической судьбе которой мы говорили выше. Дьявол, действовавший через Севера, верно рассчитал главный удар. Ибо подвергать преследованиям старых христиан не имело смысла, они были закалены в прошлых испытаниях и имели живые опыты с Богом, опыты того, как Господь чудесно вызволял их из затруднительнейших положений. У тех же, кто только принял Бога, вера была ещё неокрепшая и её было бы сломить легче. К тому же, пресекая доступ людей в церковь, сатана обрекал её на вымирание. Со всей энергией Септимий Север обрушился на христиан. Но… вдруг вспыхивает война в дальней римской провинции Британии, где племена скоттов и пиктов вторгаются в римские владения острова. В 208 году в Британию прибывает сам Север [Диллон М., Чедвик Н. Кельтские королевства СПб.: Евразия, 2002. С. 51]. Как всегда, он вновь одерживает победу, а это значит новый триумф и новые в его честь травли и сожжения христиан. Но этому не суждено было сбыться. Септимия Севера постигает тяжёлая болезнь, не давшая ему даже возможности вернуться на Родину. В феврале 211 года в далёкой Британии император неожиданно для всех умирает. Престол наследуют его сыновья Гета и Каракалла. Последний воспитывался в христианском духе, однако, затем, отступил от Бога. Между двумя братьями вспыхивает неприязнь, которая затем выливается в противостояние. Последнее завершается сначала гибелью Геты, а в 217 году и сам Каракалла падает жертвой заговора. Престол захватывает префект претории Макрин, который, в свою очередь, также был вскоре умерщвлён, уступив трон троюродному брату Каракаллы Гелиогабалу, который своим развратом заставил вздрогнуть даже видавший виды Рим. “Он впал в такое сумасшествие, что всех актёров со сцены и из общественных театров перевел на высшие государственные дела; префектом претории он назначил какого-то человека, бывшего в молодости плясуном и публично плясавшего в римском театре; возвысив таким же образом и другого со сцены, он назначил его руководителем юношества, задача которого состояла в том, чтобы следить за благонравием и проверять всех вступающих в сенат или в сословие всадников. Возницам, комическим и мимическим актёрам он доверил важнейшие из императорских поручений. Рабам же своим или вольноотпущенникам в меру их известности в постыдных делах он доверил проконсульскую власть над провинциями” [Геродиан. Указ. соч. Книга 5, 9, С. 209—210]. Он неудержимо предавался разврату, красился, как женщина, вёл себя, как паяц. Современники обвиняли его в том, что он унижает собой престиж императорского титула, не понимая, что уже сам факт того, что подобный развратный юнец (ему было всего 14 лет при вступлении на престол) стал хозяином империи, говорил о её глубокой болезни. Внушив всем отвращение, он был убит, наконец, в 222 году, оставив трон своему двоюродному брату Александру Северу. Впервые на трон вступил человек, открыто благоволивший к христианам. Более того, “Он часто приводил евангельское правило о „делании другим того, что мы хотим, чтобы нам делали“, и приказал написать его на стенах своего дворца и других общественных зданиях(!)” [Робертсон. Указ. соч. Т. 1. С. 85]. Подобное отношение к христианам объяснялось, в частности, влиянием его матери Макмеи, которая встречалась с ведущими богословами христианства и живо интересовалась его учением. Александр помещает в своей капелле статуи Христа и Авраама “в знак должного уважения к этим почтенным мудрецам, научившим человечество различными способами выражать свою покорность перед верховным и всеобъемлющим Божеством” [Гиббон. Указ. соч. Т. 2. С. 137]. Впервые при нём в императорском дворце появляются епископы, что было ещё несколько времени назад совершенно немыслимо. Начало правления Александра, одухотворённое Евангелием, сулило много надежд. Он был любим и сенатом, и народом. Придя к власти, “Александр Север полностью отстранил от дел всех приспешников Гелиогабала, произвёл кардинальную чистку сената, всадников, своей свиты и прислуги, сократив её численность до минимума. Евнухов он совсем исключил из своей прислуги… Новый император сочетал в себе нравственность с большой твёрдостью… Он был доброжелателен к людям и прилежно занимался государственными делами. Он ввел очень большое число разумных законов, касающихся народа и императорского казначейства… Он много помог снабжением продовольствия римского народа…” [Элий Лампридий. Александр Север. // Вестник Древней истории, 1957. №3, II, XVI, XXI]. Он обладал исключительными талантами и способностями в самых различных областях. “Склонный к человеколюбию и благодеяниям, он был чужд убийств, жестокости” [Геродиан. Указ. соч. Книга VI, 9, С. 232]. Но сделать решающий выбор в своей жизни в пользу Христа ни он, ни Маммея так и не решились. Александру было много известно и открыто, он знал истину, любил её, но встать открыто на её сторону не решился, не смог. Нам не открыты до конца причины этого, но факт остаётся фактом. Рядом со статуей Христа в своей капелле он поставил и привычного римлянам Аполлона. Он не понял, что двум господам служить нельзя. И эта ошибка стоила ему жизни. В 234 году вспыхивает война с германскими племенами. Во главе мощного войска император выступает против германцев. Во время этого последнего для него похода, во время одного из переходов пред ним, будто бы из под земли, вырастает пророчица. Последняя принадлежала к зловещим друидам — страшной секте жрецов, колдунов, окутавшей своими щупальцами весь кельтский мир от Британии до Германии. Подняв кулаки к небу и грозя ими юному императору, колдунья зловеще прокричала: “Иди! Иди, и не видать тебе больше побед, и не жди верности от своих солдат” [Религии мира. Энциклопедия. В 2ч. М.: Аванта+, 1996. Ч. 1. С. 231]. Проклятье колдуньи исполнилось. Через месяц император вместе со своей матерью были зарезаны в своей палатке солдатами, подученными командующим корпусом Гаем Максимином (235 г. х. э.). Жизнь Александра, и особенно его смерть, напоминает чем-то историю библейского царя Саула. Который вначале был верен Господу, а затем отступил от Него. Перед смертью он посетил колдунью в Аэндоре, которая в образе Самуила вызвала злого духа, который предрёк Саулу гибель, ибо теперь тот был в его власти. Александр так же вначале следовал Евангелию, а затем отступил от него. И появляется колдунья, через которую демон предрекает ему гибель, которую уже ему уготовал. Максимин, убивший Александра и захвативший власть, был действительно ставленником ада. “И не было на земле более жестокого зверя, чем Максимин, который настолько полагался на свою силу, как будто его самого нельзя было убить… Он не пропускал ни одного повода проявить свою жестокость” [Юлий Капитолин. Двое Максиминов // Вестник Древней истории, 1958. №4, IX, XIII]. Новый властитель Рима обрушивается со страшной яростью на христиан, подвергая их повальному избиению, но перед этим вдоволь поиздевавшись над ними. Но… он падает жертвой солдатского восстания. Воины зарезали, как императора, так и его сына-соправителя [Геродиан. Указ. соч. Книга 8, 5, С. 271]. По смерти Максимина (238 г. х. э.) и вплоть до 249 года христиане жили, в принципе, спокойно, являясь свидетелями частой смены императоров и гражданской войны. Но в 249 году на престол вступает человек, который, казалось, силен обратить колесо истории вспять и вернуть Риму его былой блеск. Имя ему было Деций. Он сочетал в себе таланты полководца и государственного деятеля. Он решает возродить былую мощь Рима. Как мудрый политик он понимал, что одними экономическими и политическими реформами этого не добиться. Нужна общая идеология для всей империи. И этой идеологией он избирает древнее римское язычество [История Древнего Рима. Указ. соч. С. 310]. В те дни главным соперником язычества было христианство, которое подрывало не только собственно римское язычество, но и всю языческую систему мировоззрения в принципе. В отличии от многих своих предшественников, он обрушивается на христианство не под наплывом чувств, а сознательно, планомерно истребляя его и всё, что с ним связано. Поводом к гонениям послужило то, что христиане отказались принимать участие в культе Гения императора (божество, которое покровительствует императору), который был объявлен Децием обязательным для исполнения всем жителям империи. “Власть имущие сами сейчас разыскивали христиан, обвинители не подвергались уже никакой опасности. Доказательством вины могли служить даже простые слухи. В течении около двух лет во всех римских провинциях было арестовано бесчисленное множество христиан, сожжено или убито разными другими способами” [Миллер. Указ. соч. Т. 1. С. 240—241]. “Главной целью гонения, однако же, было не подвергать христиан смерти, но принуждать их к отречению. С этой целью они были подвергаемы пыткам, тюремному заключению и голоду, и при таких испытаниях твердость многих не выдержала” [Робертсон. Указ. соч. Т. 1. С. 88]. Планомерность, с которой Деций уничтожал христиан, то ли вынуждая их оставить церковь, то ли истребляя физически, по-человечески, должна была привести к уничтожению церкви. Но вновь включается “Но” (!), которое включается всякий раз, когда люди окончательно забывают о Боге и вступают с Ним в единоборство. В 251 году Деций возглавляет армию в борьбе с готами. Решающее сражение происходит под городом Forum Terebonii (совр. Болгария). В самом начале сражения на глазах императора гибнет его юный сын, пронзённый готской стрелой. Вспомнил ли тогда император о том, сколько невинных детей и юношей приказал он сжечь и запытать до смерти только из-за того, что они христиане. Он сеял смерть и насилие, и теперь пожинал всходы. Деций был очень гордым человеком, предпочитавшим даже доблестно умереть, но этого не произошло. Сражаясь с готами, римляне вступили в болотистую почву, где вследствии своего тяжелого вооружения не могли его применять и шли ко дну. В этом болоте тонет и сам император. Смерть как ужасная, так и нелепая, и нелестная для воина. Его труп пошёл ко дну и не был найден римлянами [Гиббон. Указ. соч. Т. 1. С. 409—410]. Страна вновь повергается в хаос, пока в 253 году на престол не вступает Валериан. Последний в начале своего правления проявляет большую благосклонность по отношению к христианам [Робертсон. Указ. соч. Т. 1. С. 88]. И вновь, как то и было с его предшественниками, правление, смягченное Евангелием, начинается успешно. Однако, в пятый год своего царствования император круто меняет это своё отношение по наущению главного советника Макрина. Последний же, в свою очередь, имел самые тесные отношения с египетскими волхвами! [Гиббон. Указ. соч. Т. 2. С. 138]. Сначала этот странный союз императора, министра и египетских магов решил, “что Евангелие можно будет подавить удалением учителей церкви и запрещением её членам совершать общественные богослужения… Находя однако же, что эти меры не имели решительного действия, Валериан издал второй указ, которым повелевалось, чтобы духовенство было предаваемо смерти, чтобы сенаторы и всадники были лишаемы своих должностей и собственности, и если они будут упорствовать в вере, то должны подвергаться уголовному наказанию; знатные женщины должны подвергаться конфискации имущества и отсылаться в изгнание… Вера и терпение мучеников одушевляли их остающихся собратьев и оказывали влияние на многих из язычников; за епископами, изгонявшимися из их паств, следовало множество верующих, и в местах их изгнания они получали возможность распространять учение Христово среди населения, которому оно ещё было неизвестно…” [Робертсон. Указ. соч. Т. 1. С. 88—89]. Валериан сознательно отверг Христа и тем предопределил свою участь. В 259 году по Р. Хр. Валериан отправляется на войну с Персией. Она происходит крайне неудачно для римлян, завершившись пленением самого императора. Последний теперь на себе мог испытать превратность человеческого величия. Совсем недавно, отправлявший на смерть христиан, попирая их самих и их учение, теперь он сам был попираем, причём, как в переносном, так и в прямом смысле: “… закованного в цепи, но вместе с тем облаченного в императорскую мантию, Валериана выставляли напоказ, как живое изображение павшего величия, и что всякий раз, как персидский монарх садился на коня, он ставил ногу на шею римского императора… Когда Валериан испустил дух под этим бременем позора и скорби, его кожу набили соломой, придали ей формы человеческого тела и выставляли в самом знаменитом из персидских храмов, где она сохранялась в течение многих веков” [Гиббон. Указ. соч. Т. 1. С. 431]. Как счастливо начиналось его правление и как зловеще окончилось (259 г. х. э.). Но за дружбу с египетскими колдунами нужно было заплатить. И Валериан заплатил своим рабством и позором. Страна вновь ввергается в полосу смут и войн. Императоры меняются на троне, как фигуры на шахматной доске. Такое положение дел длится до тех пор, пока к власти не приходит Диоклетиан (284—305), человек поистине огромных дарований. Новый император был уверен, что Рим можно спасти, если провести административную реформу. Поэтому вступив на трон он основывает так называемую систему правления доминат, при которой ещё остававшиеся республиканские институты власти были отменены, а вместо них провозглашена фактически неограниченная императорская власть, которая сосредотачивалась в руках четырёх правителей (тетрархия) во главе со старшим Августом, т.е. Диоклетианом. Данное появление четырёх властителей, управляющих четырьмя частями империи, было важно тем, что эффективно управлять из Рима всей необъятной империей уже не представлялось возможным. И поэтому Диоклетиан делегирует часть полномочий на места и в то же время сохраняет весь объём власти. О власти Диоклетиана можно было судить хотя бы по такому примеру. “Известен случай, когда потерпевшего поражение от персов Галерия недовольный Диоклетиан вызвал на доклад и, прежде чем выслушать, заставил в императорском одеянии, усыпанном алмазами, на виду у всех пробежать более полутора километров за своими носилками” [История Древнего Рима. Указ. соч. С. 322]. “Диоклетиан бесповоротно упразднил республиканскую внешность былого принципата и откровенно заимствовал восточные обычаи, требуя беспрекословного повиновения себе как Богу и господину. Диоклетиан облачился в пурпур, парчу и шёлк, разукрасился драгоценными каменьями и завёл особый церемониал поклонения себе на персидский манер: перед ним падали ниц и целовали край его одежды” [Фёдорова Е.В. Люди императорского Рима. М.: Изд-во Московского гос. ун-та, 1990. С. 243]. Титул императору звучал очень пышно “Проницательнейшему принцепсу, правителю мира и господину, установившему вечный мир, Диоклетиану Благочестивому, Счастливому, Непобедимому Августу, великому понтифику (сегодня этот чисто языческий титул носит римский папа — прим. А.О.), Германскому Величайшему, Персидскому Величайшему… отцу отечества” [Федорова Е.В. Латинские надписи. М., 1976. С. 222]. Он крепил империю кровью своих подданных. “Число сборщиков податей до такой степени превысило количество тех людей, которые обязаны были эти подати платить, что земледельцы, силы которых истощились от неумеренных податей, покидали поля, а обработанные земли превращались в леса… страх заполнил всё. Взимание бесчисленных податей было явлением не то чтобы частым, а просто непрерывным, и невозможно было вынести творившиеся при этом несправедливости” [Лактанций. Творения. О смерти гонителей. СПб., 1848. VII]. “Все площади были забиты толпами людей. Каждый был на месте с детьми и рабами. Ввели пытки и побои. Сыновей пытали перед отцами, вернейших рабов перед хозяевами, жен перед мужьями. Если же все это было безуспешно, пытали самого собственника, и если он не выдерживал боли, он записывал в собственность то, чего у него вовсе не было. Ни возраст, ни немощи не находили снисхождения. Детям прибавляли возраст, старикам уменьшали. Все должны были платить подушный налог” [Там же]. Эта жестокая основанная на обожествлении правителя [История Древнего Рима. Указ. соч. С. 321] система правления была немыслима без должной религиозной основы. Диоклетиан стремится возродить и укрепить древнюю римскую религию и в связи с этим даже берёт себе имя Иовий, т.е. происходящий от Юпитера, верховного бога в языческой древнеримской религии [Федорова. Люди императорского Рима. Указ. соч. С. 246]. Христиане разумеется отказались принимать какое-либо участие в отправлении культа и принесении жертв римским богам [История Древнего Рима. Указ. соч. С. 323]. В это же время активизируются жрецы, колдуны и прорицатели, которые поняли, что если сейчас не расправиться с христианами, то им самим придёт конец. “Вследствии этого, сделаны были попытки подействовать на суеверное чувство Диоклетиана посредством знамений и оракулов. При одном случае, когда обращались к Аполлону за советом в его присутствии, дан был ответ не чрез жреца, как это было в обычае, но самим богом — глухим голосом, исходившим из глубины пещеры, что вследствии „праведных“, находящихся на земле, оракулы воздерживаются от истинных ответов, и в ответ на вопросы Диоклетиана жрецы объяснили, что эти слова указывают на христиан. В другое время, когда император находился со своим войском на востоке, ему было возвещено, что внутренности жертв не обнаруживали обычных знаков, по которым можно было бы угадывать будущее, жертвоприношение было повторено несколько раз, но без всякого успеха, и наконец главный предсказатель объяснил, что причиной этого неуспеха было присутствие нечестивых лиц, то есть, христиан” [Робертсон. Указ. соч. Т. 1. С. 133]. В 286 году по приказу одного из четырёх правителей империи Максимина был зверски истреблен фиванский легион, состоявший из 6.600 христиан, которые отказались идти истреблять своих братьев по вере из гражданского населения. В ответ на это Максимин приказал их окружить верным ему частям. Христиане не оказали ни какого сопротивления и сложив оружие мужественно встретили мучительнейшую казнь [Там же. С. 133]. Однако систематические гонения начались чуть позднее в 303 году, когда после долгих тайных совещаний императоров было решено объявить о начале всеобщих государственных гонений. День 23 февраля, совпадавший с римским праздником Terminalia, был назначен… для того, чтобы положить предел распространению христианства. Лишь только стало рассветать, преторианский префект, сопровождаемый несколькими генералами, трибунами и чиновниками казначейства, направился к главной церкви Никомедии (в этот город из Рима Диоклетиан перенёс свою резиденцию — прим. А.О.), выстроенной на высоком месте в самой населённой и самой красивой части города. Взломав двери, они устремились в святилище, но они тщетно искали видимых предметов культа (этот примечательный факт показывает, что ещё в начале IV века ни каких икон или статуй в христианских церквях не было — прим. А.О.) и должны были удовольствоваться тем, что предали пламени книги Священного Писания. Исполнителей воли Диоклетиана сопровождал многочисленный отряд гвардейцев и саперов, который шел в боевом порядке и был снабжён всякого рода инструментами, какие употребляются для разрушения укреплённых городов. Их усиленными стараниями было в несколько часов срыто до основания священное здание, возвышавшееся над императорским дворцом и долго возбуждавшее в язычниках негодование и зависть [Гиббон. Указ. соч. Т. 2. С. 145—146]. На следующий день “24 февраля 303 года вышел указ кесаря следующего содержания: „Все, кто сопротивляется жертвоприношению, лишаются должности, собственности, всех рангов и гражданских прав. Все рабы, которые питают свою надежду на веру в Евангелие, должны проститься с мыслью об освобождении, христиане всех сословий и положений будут подвергаться пыткам. Далее, церкви должны быть разрушены, религиозные собрания запрещены и священные писания сожжены“” [Цит. по Миллер. Указ. соч. Т. 1. С. 253]. Христиан сжигали на медленном огне. Наступили десять лет самых страшных, не имеющих аналогии гонений на церковь, десять лет предсказанные в Откровении 2:10. Среди числа христиан были знатнейшие люди Рима, включая жену самого Диоклетиана Приску и дочь Валерию. И вот “Все высокопоставленные чины знатного происхождения, исповедующие христианство в его дворце, по его приказу были преданы ужасным пыткам и уничтожены” [Миллер. Указ. соч. Т. 1. С. 255]. Жену и дочь он заставил принести жертвы богам. “Своего камергера, который отказался приносить жертву, он предал чудовищным пыткам до смерти. Чтобы явить пред другими устрашающий пример, он возливал на открытые раны смесь соли и уксуса. Однако ничто не могло поколебать твёрдое убеждение мученика, он исповедывал свою веру в Христа как в единого Господа и не захотел признавать никаких других богов. Тогда разъярённый кесарь приказал зажарить его на медленном огне… Когда же кесарь нашёл уничтожение людей поодиночке сильно медленным и требующим много времени, то повелел сгонять их в одно место и бросать в общий костёр. Многих же бросали в море, привязав к ним большие камни, и топили” [Там же. С. 255]. Вскоре за первым указом последовал второй, по которому всех христиан имеющих духовный сан было приказано бросать в темницы. Темницы переполнились епископами и духовенством, так что не осталось места для злодеев, которыми они обыкновенно были занимаемы [Робертсон. Указ. соч. Т. 1. С. 136]. За вторым почти моментально следует третий указ, запрещающий освобождение христиан иначе, как только через их согласие принести жертву богам. Они были объявле ны врагами империи. “Указ требовал, чтобы все отказывающиеся отречься от христианства были заставляемы к этому всякого рода пытками и другими наказаниями” [Миллер. Указ. соч. Т. 1. С. 256—257]. А спустя несколько недель выходит и четвертый указ, скрепленный подписью самого Диоклетиана. “По этому четвертому указу гонения, направленные ранее в основном на духовных вождей христианства, теперь обращались на всех христиан. Органы власти были должны применять пытки без ограничения ко всем христианам: мужчинам, женщинам, детям, чтобы любыми путями заставить их приносить жертвы богам. Сила тьмы, вся Римская империя встали на защиту многобожия, чтобы увековечить его и истребить христианство в поднебесной навсегда, чтобы даже имени Христа не произносилось. Ужасная решительная схватка между язычеством и христианством достигла, таким образом, апогея и шла навстречу кризису. На улицах было объявлено во всеуслышание, что мужчины, женщины и дети должны быть приведены к языческому храму. Все должны были пройти пробу огнём: либо принести жертву богам, либо умереть. Каждый человек назывался по заранее изготовленному списку, поименно, на смерть. Если он объявлял себя христианином, то был обречён на смерть. У городских ворот допрашивали входящих и выходящих, так что никто не мог укрыться ни за чью спину… Целые семьи вырезались после того, как они претерпели чудовищные пытки. Многие умерли от голода, некоторые сожжены, утоплены, распяты, иных вешали головой вниз таким образом, чтобы они умирали медленной смертью… Такие сцены нечеловеческого варварства происходили на протяжении десяти лет (как и предсказывала книга Откровение — прим. А.О.) на территории всей империи” [Миллер. Указ. соч. Т. 1. С. 257, 258]. “Страдания мужчин, как бы велики они ни были, по сравнению со страданиями, которые выпали на долю женщин и девушек, окажутся малыми и незначительными. Они были беззащитны, отданы на бесстыдное насильственное обращение со стороны их палачей, и это им было страшнее, чем сама смерть” [Там же. С. 258]. Особым усердием в уничтожении христиан отличались правители Галерий (его жена была христианка) и Максимин. О Галерии современники писали, что “Ему была присуща дикость истинного зверя и свирепость [Лактанций. Указ. соч. IX]. Гонение бушевало с 303 года по 313 и в общем продолжалось десять лет” [Робертсон. Указ. соч. Т. 1. С. 139]. Под конец гонители устали от казней и начали от пресыщения кровью искать “разнообразий” выкалывая у христиан глаза, уродуя различные части тела, подвергая унизительнейшим насилиям [Там же. С. 138]. Исследуя историю церкви тех лет вновь приходишь к заключению о действенности Божьего закона посева и жатвы. Диоклетиан, Максимин и Галерий, эти палачи, облачённые в порфиру и пурпур, сеяли смерть и преступления и это же они пожали в своей жизни. В 305 году Диоклетиан отрекается от трона и уезжает в одно из своих имений на территории современной Югославии, где занимается разведением овощей. “Когда императоры Максимин и Галерий стали звать его вернуться к власти, он, точно отстраняясь от какой-то чумы, ответил им: „О, если бы вы могли посмотреть на овощи, выращенные моими руками в Салоне, вы бы сказали, что мне этого никогда не надо делать“” [Аврелий Виктор. Указ. соч. XXXIX]. Причины, побудившие оставить Диоклетиана трон остаются до конца не изученными. Показано лишь, что он мог спокойно править ещё. Некоторые полагают, что причиной этого стало осознание им бесперспективности реанимации империи, базируясь на языческой религии, т.е. осознание бесперспективности идеи, воплощению которой он посвятил всю жизнь. Так же не могла не повлиять на него и стойкость христиан, не согнувшихся под его скипетром. Многие учёные полагают, что и реки крови христианских женщин и детей поколебали непреклонного доселе императора. Который теперь уже в старости решил насладиться покоем, ощутив, что выращивание капусты доставляет ему больше удовлетворения и успехов, чем правление агонизирующей страной. Но кровь, посеянная им вопияла к небу. И старый властитель теперь на собственном опыте должен был пожать жатву своей жизни. “Он покончил жизнь добровольно из чувства страха. Действительно, когда он получил от императоров Константина и Лициния приглашение на свадебный пир и отказался, извинившись, что из-за старости не имеет сил участвовать в торжестве, он получил угрожающее письмо, в котором его обвиняли в том, что раньше он благоволил к Максенцию, а теперь — к Максимину Дазе. Подозревая, что ему готовится позорная насильственная смерть, он, как говорят, принял яд” [Аврелий Виктор. Указ. соч. XXXIX]. Что должен был испытывать вчерашний всесильный властитель Рима, который был уверен, что отказавшись от трона он сможет спокойно дожить свою жизнь. И вот теперь ему становится известно, что его, который подписывал тысячи смертных приговоров, должна постигнуть та же участь. Диоклетиан был сильным человеком, но сильным без Бога. И поэтому в отличии даже от слабых христианских женщин и детей он не мог даже вынести мысли о казни, не говоря уже о её самой и поэтому он принимает яд, сведя свои счёты с жизнью (313 год). Его соправитель Галерий после отречения Диоклетиана продолжал гонения на христиан. В самый разгар этих гонений он “был сражён отвратительной болезнью. Подобно Ироду Великому и Филиппу Второму, королю Испании, он заживо был „съеден червями“. Собрали выдающихся врачей, обратились к оракулу — всё было напрасно. Всякие изысканнейшие врачевания только умножили злокачественность болезни. Весь дворец был пронизан удушающим зловонием, так что ни один из друзей не мог стоять перед несчастным кесарем. Все они оставили его. Измученный ужасными страданиями тела и души, он изнемог. Из его изнурённой груди впервые в жизни вырвался крик о пощаде, тотчас он передал христианам просьбу, в которой умолял их простить его и помолиться о нём Богу (!)” [Миллер. Указ. соч. Т. 1. С. 259—260]. В своём указе он пишет: “Мы дозволяем христианам свободно исповедывать их религию и собираться на их сходки без опасений и препятствий лишь с тем условием, чтобы они всегда оказывали должное уважение существующим законам и властям. Другим рескриптом (предписанием) мы сообщим нашу волю судьям и должностным лицам, и мы надеемся, что наша снисходительность побудит христиан возносить к Богу, которому они поклоняются, молитвы о нашей безопасности и нашем благополучии” [Евсевий. Церковная история. М., 1993. Кн. VIII, 17]. Через несколько дней после этого указа Галерий испустил свой дух [Миллер. Указ. соч. Т. 1. С. 260], представ пред Высшим Судьей, который и предопределит его окончательную участь при Последнем Суде. Третий участник страшных казней над христианами Максимин “был нрава необузданного, пылал сладострастием” [Аврелий Виктор. Указ. соч. XI], он “не скрывал природной своей жестокости, был груб и на ужасном лице его отражалась свирепость” [Евтропий. Сокращение римской истории до времен кесарей Валента и Валентиниана. М., 1759. Кн. IX, 16]. Он изощрялся в жестокостях над христианами [Федорова. Указ. соч. С. 249]. Отрекшись от престола одновременно с Диоклетианом, он вскоре вновь вступает в борьбу за трон, что стоит ему жизни. Осажденный врагами в Марселе и понимая, что его ждёт лютая казнь, он принимает яд [Федорова. Указ. соч. С. 250]. В страшной гражданской войне, которая потрясла Рим погибли все императоры, которые гнали христиан, а победили те кто благоволил им. “Сопоставляя благоденствие государей, которые благодетельствовали им, и бедственную кончину своих гонителей, христиане не могли не верить, что это были явные признаки божественного правосудия” [Робертсон. Указ. соч. Т. 1. С. 140]. В июне 313 года победивший в гражданской войне император Константин издаёт Миланский эдикт, по которому он даровал христианам полную религиозную свободу, возвращая им отнятую у них собственность [Там же. Т. 1. С. 139—140]. Начиналась новая эпоха в истории церкви — эпоха Пергама, в которой не будет крови и пыток, но в которой погибнет больше христиан, чем в Смирну. Но прежде, чем мы перейдём к рассмотрению этого периода церкви мы бросим взгляд на нашу землю, так же много претерпевшую в кровавый период Смирны.
II Раздел.
История пророческого периода на Руси.
Страшные гонения периода Смирны коснулись и нашей земли. В конце I века по Р. Хр. Крымский полуостров, точнее его юго-западное побережье, входил в состав Римской империи, которая имела здесь несколько своих опорных пунктов, главными из которых были город Херсонес и крепость Харакс (располагавшаяся возле современного замка “Ласточкино гнездо”). Крым служил местом, куда императоры Рима высылали особо провинившихся своих подданных. И именно сюда, в Крым, в Инкерман в 96 г. по Р. Хр., по личному приказу императора Траяна был сослан в заточение римский епископ Климент, “который нашёл здесь более 2000 христиан, занимавшихся, по определению враждебного христианству правительства, тесанием и обработкой камней для доставления их во внутренние города империи” [Ливанов. Указ. соч. С. 8]. Инкерманские каменоломни были настоящим адом, где люди умирали сотнями и тысячами. И вот в этих жутких условиях Климент начал проповедь Евангелия. Именно там им в скале был вырублен первый храм, [Шавшин В., Золотарёв М., Хапаев В. По землям древней Балаклавы. Севастополь: Фуджи-Крым, 2003. С. 135] точнее, небольшая пещера, где могли собираться верующие. Проповедь Климента имела большую силу. Обреченные на смерть люди увидели выход из, казалось, безвыходной ситуации: “спешили к нему со всех сторон, и ежедневно по нескольку сот принимали от него крещение” [Ливанов. Указ. соч. С. 8]. Об этом успехе христианства было доложено Траяну, который приказал умертвить непокорного епископа [Шавшин. Золотарев. Хапаев. Указ. соч. С. 136]. Получив приказ, легионеры “епископа вывезли в море, в районе современной Казачьей бухты и, привязав к якорю, утопили. Посредине бухты и поныне имеется островок, который связывают с именем святого” [Шавшин В.Г. Балаклавский Георгиевский монастырь. Симферополь: Таврия, 1997. С. 10]. Это произошло в 101 г. по Р. Хр. После этого инкерманских христиан стали подвергать мучительным казням, которые выдержать сумели не все, предпочтя жизнь отречению от Христа. Эти гонения, продолжившиеся и после Траяна, практически уничтожили семя, посеянное апостолом Андреем. И, казалось, пройдёт ещё несколько лет и имя Христа будет забыто на крымской земле. Узнав об этом, Иерусалимский епископ Ермон, живший при Диоклетиане (285—305), посылает в Херсонес епископа Василия. Однако это был не просто перевод служителя с одного места на другое. Во времена Диоклетиана такой перевод мог стоить, и, в основном, стоил жизни, как тому, кто переводил, так и переводимому. Но, несмотря на это, Василий едет в далёкую Тавриду. Едет, не боясь императорских эдиктов, приговаривавших к смерти всех проповедников христианства, едет спасать людей — одних, погрязших в рабстве греха, а других, изнывающих под тяжестью цепей. Прибыв на место, он начинает активно проповедовать, за что язычники схватили “Василия и, привязав за ноги, таскали его по Херсонесу, пока он не испустил дух. Произошло это 7 марта 310 г.” [Шавшин В.Г. Балаклавский Георгиевский монастырь. Указ. соч. С. 12]. Место Василия заняли епископы Ефрем, Евгений, Елпидий и Агафодор, каждый из которых собственной кровью запечатлел свою веру. Глядя на их смерть от рук язычников и легионеров, херсонеситы утверждались в истинности христианства, Бог которого давал силы преодолевать непреодолимое. В последние минуты своей жизни эти пасторы укрепляли стадо, меньше всего думая о себе. Археологические исследования Херсонеса дали богатый материал, иллюстрирующий события тех страшных лет. Археологами были открыты склепы, в которых были погребены мученики-христиане. “Говоря о росписи херсонесских склепов, следует обратить внимание на наличие на сводах четырёх склепов изображения лаврового венка, в центр которого в ряде случаев была вписана монограмма Христа в сочетании с греческими буквами 
и 
(crax monogrammatica) [Ростовцев М.И. Античная декоративная живопись на юге России. Петроград, 1914. С. 454, 460, 468, 478]. Значение этих букв рядом с монограммой Христа хорошо иллюстрируют Апокалипсис, где отмечается, что Бог — это альфа и омега, начало и конец всего” [Brun P. Symboles, Sigues et monogrammes // Sylloge Inscriptionum Christianarum veterum musei Vaticani. Acta Instituti Romani Finlandiae. — Helsinci, 1963. Vol 1, 2, p 157; Grabar A. Christian Iconography: A Study of its Origin-Princeton, 1968. p 34, fig 81]. Данная монограмма в росписях херсонесских склепов изображена в венке, бывшим у ранних христиан символом награды мученикам [Уваров А.С. Христианская символика. Ч. 1. — Символика древне-христианского периода. М., 1908. С. 196]. Профессор Ростовцев на основании археологических данных показал принадлежность, по крайней мере, двух склепов непосредственно к истории епископов-мучеников Херсонеса, погребенных там [Ростовцев. Указ. соч. С. 74—75]. С памятью о захоронении христианских мучеников, погибших при Диоклетиане в Херсонесе, связаны и крестообразные усыпальницы, возведённые в VI—VII в. [Якобсон А.Л. Закономерности и этапы развития архитектуры средневекового Херсонеса // Византийский временник, 1988. Т. 49. С. 166, 167; Чубинашвили Г.Н. К вопросу о начальных формах христианского храма // Византийский временник, 1982. Т. 33. С. 159—160]. Примечательно то, что ни в одном склепе, относящихся к IV—V векам (не говоря уже о более ранних памятниках), не найдено никаких изображений Христа, библейских патриархов и апостолов, что ещё раз доказывает то, что изображения вошли в христианство позднее и не имеют, как то пытаются, порой, доказать сторонники папства, апостольского или раннехристианского происхождения. Во-вторых, наличие монограммы Христа в сочетании с и 
, символами Бога, показывает, что первые христиане почитали Христа именно, как Бога. А это опровергает утверждения ряда религиозных конфессий (включая Свидетелей Иеговы) о том, что Христос не был Богом, а был просто первым Божьим творением. И что именно так Его воспринимали первые христиане. В третьих, “на ранних христианских надгробиях, обнаруженных в Херсонесе и в Юго-Западной Таврике, так же, нет крестов. Крест становится непременным атрибутом херсонесских и вообще крымских христианских надгробий не ранее V—VII вв. Из сказанного, в частности, следует, что сообщение „житий св. епископов херсонских“ об установке „честного креста для поклонения“ на месте мученической гибели христианского миссионера Василия плохо согласуется с археологическими реалиями Херсонеса” [Зубарь. Хворостяный. Указ. соч. С. 82; Созник В.В., Туровский Е.Я., Иванов А.В. Новый христианский памятник из некрополя Херсонеса у Карантинной бухты // Археологія, 1997. №1, С. 66—68]. Таким образом, вновь подтверждается отсутствие креста у ранних христиан, а так же, поклонение их ему и святым. Даже современные приверженцы почитания креста вынуждены признать, что в Древней Церкви изображение креста отсутствовало! [Юрочкин В.Ю. Древнейшие изображения креста Господня // В сб. Православные Древности Таврики. К.: Стилос, 2002. С. 22]. Но даже появившись, в конце IV—V веках, изображения креста имели Т-образную форму [Там же. С. 24] и только потом вошла типично языческая ┼ - форма. Сегодня открыты археологами и первые христианские храмы, где собирались верующие. Точнее храмами их можно назвать весьма условно, ибо вследствии гонений христиане были вынуждены собираться не в каких бы то ни было молитвенных домах, а в склепах, располагавшихся за пределами города [Ростовцев. Указ. соч. С. 472—479; Колосовская Ю.К. Христианские общины позднеримского города на Дунае // Человек и общество в античном мире. М., 1998. С. 237]. Вглядываясь в эти мрачные склепы вновь поражаешься героизму и стойкости христиан тех лет, которые под угрозой смерти поздно ночью крадучись пробирались, стараясь не быть ни кем узнанными, на богослужения, проводившиеся в склепах. Они с жадностью внимали Божьему Слову, проповеди и как к самой дорогой вещи относились к книгам Священного Писания. Сегодня мы живём в несравненно лучшее время. Но мы мало ценим его. Мы можем пропустить или опоздать на субботнее богослужение, не открывать неделями Библии, которые сегодня можно получить даром, не исследовать свою жизнь. Нам кажется что у нас ещё будет время для всего этого. А пока мы можем судачить и сплетничать в церкви, обсуждать проповедующих и поющих, конечно с „благими целями“ и т.д. Но книга Откровение говорит, что перед II Пришествием история повторится и гонения обрушатся на Божью церковь так же, как и в первые века христианства. И тогда, чтобы устоять и наследовать вечную жизнь понадобится стойкость древнехерсонесских христиан. Но она сможет появиться только в том случае, если уже сейчас мы в корне пересмотрим свою духовную жизнь. Вторым очагом христианства на нашей земле был Боспор (территория современной Керчи). В первых веках христианской эры на территории современного Керченского и Таманского полуостровов существовало Боспорское царство, основанное ещё в 480 г. до х. э. Одним из наиболее известных его царей был Митридат VI Евпатор (121—63) несколько десятилетий воевавший с Римом. Однако к описываемому нами времени Боспор был вассалом римской державы и лучшие годы его истории были позади. Подробно весьма интересную историю Боспора имеющую много библейских параллелей мы планируем осветить в работе “Библейские царства Крыма” разработка которой сейчас ведется. В начале христианской эры “Новым в религиозной жизни Боспора стал культ римских императоров, учреждённ
ый в Риме императором Октавианом - Августом [Praice S.R. Beturen Man and God: Sarrifice in the Roman Imperial Cult // Journal of Roman Studies, 1980. vol 70, p. 28—43], о котором мы писали выше. В угоду имперскому правительству боспорские цари не только вводят его на своих землях [Блаватский В.Д. О культе римских императоров на Боспоре // Античная история и археология. М., 1985. С. 192], но и многие из них именуют себя пожизненными первосвященниками императорского культа [Корпус боспорских надписей, №41]. Почитание культа цезарей являлось, как и в Риме залогом благонадёжности граждан [Nock A.D. Essays on Religion and the Ancient World — Cambridge, Massachusetts, 1972. p. 653—675]. Поэтому первым христианам, появившимся на Боспоре уже к концу I началу II века пришлось пережить все те гонения, которым подвергались их единоверцы в самом Риме. В отличии от Херсонеса сегодня по сохранившимся документам и археологическим памятникам трудно определить степень распространения христианства в Боспорском царстве в Смирнский период истории церкви. Однако один факт из чуть более поздней истории говорит об очень многом. Дело в том, что “Уже на первом вселенском соборе в Константинополе в 325 году заседал вместе с другими „Кадм, епископ Боспора, подписавший соборные определения… Если Боспор имел своего епископа и составлял особую епархию уже в начале IV века, то необходимо предположить, что христианство проникло в эти пределы задолго до 325 года, успело распространиться среди населения царства“” [Кулаковский Ю. Прошлое Тавриды. К.: Стилос, 2003. С. 129]. Этот взгляд полностью поддерживается и новейшими учёными [Диатроптов П.Д., Емец И.А. Корпус христианских надписей Боспора // Этнографический вестник — 1995. 2, С. 8; Pillinger R. Die Anfange des Christentums auf der taurischen Chersones (Krim) demonstriert am Beispiel von Pantikapaion (Bospor / Kers) // Fremde Zeiten. — Wien, 1996. 2, S 309]. Христиане Боспора, как и их херсонесские братья жертвовали всем, а порой и жизнью оставаясь верными Богу. Они сумели победить страшные и коварные дьявольские механизмы закабаления, но многие из них пали духовно в один из самых сложных периодов истории церкви, период Пергама.
III Раздел.
Символика периода.
Церковь Смирнского периода (в подлиннике красный) представлена рыжим конём со всадником, держащим в руке меч. “И когда он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри. И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч” (Откр. 6:3—4). Цвет коня указывает на кровь погибших христиан в этот период. Вместе с тем Бог обещает в Ис. 1:18 “Тогда придите — и рассудим, говорит Господь. Если будут грехи ваши, как багряное, — как снег убелю; если будут красны, как пурпур, — как волну убелю”. Этого убеления не произошло из-за того, что в этот период лжеучения (бессмертие души, день солнца) начинают проникать в учение христианской церкви.
IV Раздел.
Механизмы закабаления.
Это был один из самых страшных периодов истории церкви, в котором дьявол меняет свою стратегию — и уже в отличии от Эфесского применяет самые жестокие методы, ломающие человека, причём не только духовно, но и физически. Если в первый период борьба за разум людей шла, в основном, как бы подспудно (хотя гонения тоже были), порой незаметно для самого человека, то здесь она приняла открытый тотальный характер. Если гонения в Ефесе касались далеко не всех, то в Смирнский период каждый христианин оказался лицом к лицу с силами зла. Методы закабаления, применённые бесами в Смирнский период, казалось, должны были полностью поработить волю и разум христиан. Но этого к величайшему удивлению мира зла и его ярости не произошло. Сегодня, когда согласно пророческой библейской хронологии, мы живём на пороге новых преследований христиан, для нас представляет особый интерес изучение как самих методов, применённых дьяволом в Смирнский период, так и механизмов, при помощи которых первым христианам удалось их победить.
I Механизм закабаления: Через казни и преследования.
Весь гигантский карательный аппарат Римской империи обрушился на христиан. При этом не делалось различия в социальном и национальном происхождении, занимаемой должности, поле и возрасте христиан — преследованию подвергались все. Дьявол, потерпев неудачу в период Ефеса, решил действовать более грубыми и открытыми механизмами давления на христиан, чтобы заставить их отречься от Христа и склониться под иго язычества, преклонясь публично пред статуей обожествленного императора. Казалось, что в считанные дни христианство будет уничтожено, т.к. одна часть верующих будет умерщвлена, а другая — отречётся от веры. Казалось, выхода не было. Христианское учение было объявлено врагом империи, а пред Римом ещё не устояло ни одно царство, ни один народ этого мира. Христиане при этом подвергались не только физическим мукам, но и душевным. Часто их судьи предлагали им отречься от веры и взамен этого сохранить свою жизнь, а главное, жизнь своих детей. Палачи говорили, обращаясь к матерям-христианкам, как они могут обрекать на смерть, или сиротство, или рабство своих детей. Ведь они же матери! Коварные палачи так же говорили о том, что если бы Бог христиан существовал на самом деле, то разве бы Он мог допустить, чтобы так мучили и убивали Его приверженцев? Да и если Он и существует, то вправе ли Он требовать верности Себе до смерти? И может ли быть что-либо более ценное, чем жизнь?
Механизм вызволения.
Читая сегодня об истории церкви и её проблемах в Смирнский период, они нам могут показаться очень далёкими от нас. Никто сегодня не отправляет христиан на костёр или на растерзание диким хищникам. Они не объявляются вне закона, их не лишают детей. Однако это не совсем так. Сегодня на земном шаре есть ряд мест, и их немало, где быть христианином равносильно смерти. В Афганистане, при режиме Талибан проповедь о Христе была запрещена под угрозой казни. И когда в руки сторонников этого режима попались несколько христианских миссионеров, они были приговорены религиозным судом шариата к смерти. И только вмешательство мирового сообщества, а затем и свержение самого режима, спасли их. В других странах исламского фундаментализма отношение к христианам такое же. Опасно быть христианином и в Тибете, в этом загадочном и зловещем поднебесном государстве в государстве. Во многих районах Африки проповедь о Христе заканчивается гибелью проповедников. Страшные притеснения и гонения сегодня приходится переживать верующим Туркменистана. Дело в том, что по конституции этого государства, фактически, право на жизнь имеют только ислам и православная церковь. На протестантские же церкви объявлены самые настоящие гонения. Особую ярость дьявол обрушил на Божью церковь. Так в 1999 году 14 ноября в Ашхабаде была разрушена только что построенная церковь Христиан-адвентистов Седьмого Дня. Это было сделано несмотря на протесты мировой общественности, в том числе и организаций, не имеющих никакого отношения к АСД, но знающих и уважающих эту церковь. Самоотверженное служение проводит там пастор Павел Николаевич Федотов, многократно без всяких оснований подвергавшийся арестам. Многие верующие, особенно из числа туркмен, подвергаются пыткам за то, что приняли Христа. Удивительно, говоря с человеческой точки зрения, но церковь Божья, несмотря на всё это, продолжает жить и нести спасение людям. Так было в Древнем мире, в Средние века, так есть и сегодня. Дьяволу не удаётся с помощью казней и преследований сломить христиан. Причём даже ученые-скептики были вынуждены признать после тщательного исследования, что в стойкости христиан нет черт фанатизма. Чем же объяснить тогда их такую небывалую стойкость, благодаря которой они выносят любые испытания вплоть до смерти? Дело в том, что, каждый по своему знает, что готов пожертвовать малым ради чего-то бóльшего. Так мы платим за лекарство и лечение, чтобы стать здоровым. Люди часто отдают последнее во имя того, чтобы излечиться самим, или чтобы получил излечение их близкий. Ибо здоровье важнее денег. Мы платим за обучение для того, чтобы получить специальность, которая потом прокормит нас и наших детей. Мы покупаем дорогую книгу, зная что информация содержащаяся в ней обогатит нас в эквиваленте намного больше, чем та сумма, которую мы затратили для её покупки. Юноша окружает девушку вниманием, заботой, жертвуя своим временем и деньгами, желая видеть её своей спутницей жизни, что ему намного важнее, чем те средства и время, что он тратит сейчас. В войну и при стихийных бедствиях родители часто жертвовали и жертвуют своей жизнью, спасая своих детей, ибо те дороже им, чем их собственная жизнь. Александр Матросов пожертвовал своей жизнью, ибо борьба с фашизмом, несущим смерть его родине была важнее для него, чем собственная жизнь. Мы здесь не берем фанатиков террористов, которых перед терактом долгое время готовят в спецшколах с использованием наркотиков, различных лекарств и особой подготовки ломающей психику. То же относится и к японским камикадзе, староверам и другим проявлениям слепого фанатизма в истории. Мы здесь говорим только об осознанном нефанатичном выборе человека, когда он во имя бóльшего, лучшего жертвует меньшим. Христиане первых веков, средневековья и наших дней узнали Это лучшее и бóльшее — Бога и Его любовь. Он открылся в их жизни дав им покой, мир, радость, благословения. Всё это они конкретно и не раз испытали в своей жизни поэтому их вера зиждилась не на пустых представлениях и экзальтации, а на реальных фактах. В своей жизни они, познав Бога, поняли что Ему можно доверять, что можно верить в Его обетования о Втором Пришествии, воскресении из мёртвых, вечной жизни, где встретятся семьи, матери и дети, мужья и жены, друзья. Где не будет больше слёз и горя. Где каждый будет жить счастливо. И поэтому во имя этой встречи, во имя этой прекрасной жизни они были готовы пожертвовать земным, вплоть до цены собственной жизни. И поэтому, когда палачи разных времён им предлагали поменять вечную жизнь с близкими и любимыми на деньги, хорошую работу или поступление в ВУЗ они конечно же отказывались, вызывая у палачей недоумение, ибо те не познали нечто Лучшее и Бóльшее, что знали они. Узнайте Бога и Вы никогда не будете испытывать страха, разочарования и уныния. Вы сможете победить в своей жизни любое препятствие, решить любую задачу, сохраняя радость, мир и покой в душе.
II Механизм закабаления: Через клевету и злословие.
Пожалуй, ещё страшнее, чем костры и дикие звери, была та страшная клевета, которая обрушилась на христиан. Мы видели, что их обвиняли в самых страшных изуверских грехах и аморальном поведении. Их называли гомосексуалистами, кровосмесителями, людоедами, поедающими детей, насильниками и грабителями. Если случалось какое-либо преступление, то все взгляды сразу же обращались на них. Было достаточно хотя бы намёка, чтобы их обвинить в содеянном и подвергнуть самой лютой казни. Они не могли устроиться на работу, ибо никто не хотел брать людей, совершающих такие злодеяния. С их детьми не хотели общаться другие дети, слышавшие от своих родителей рассказы об изуверской секте христиан. На молодых христиан общество смотрело хуже, чем на последних проституток и воров. Молодым христианам, имеющим большие таланты, было крайне сложно, практически невозможно получить образование, ибо они были объявлены вне общества. Представим себе жизнь верующих тех лет. Никто с ними не хотел общаться, никто не здоровался, их детей безнаказанно избивали, они постоянно были под подозрением. В любой день их могли арестовать и увести в цирк на растерзание животным. И это продолжалось ни год и ни два и даже ни несколько лет, а более чем 200 лет! Срок жизни нескольких поколений. Старшее поколение нашей страны до сих пор помнит чувство страха владеющее обществом в 30-е годы при Сталине. До сих пор оно оставляет шрамы на психике людей, даже родившихся после смерти диктатора. В период же Смирны террор и чувство что тебя вот-вот заберут на смерть длилось десятилетиями. Целые поколения рождались и умирали в атмосфере клеветы и злословия.
Механизм вызволения.
Сегодня нет подобного отношения к верующим людям, как это было во дни Римской империи, хотя ещё совсем недавно в 1930—1970-е годы верующие в нашей стране пережили нечто подобное. Но даже и сегодня, когда вроде бы за веру никто не осуждается, отношение к верующим людям часто весьма презрительное. Если на работе кто-то не пьёт и не курит, не ходит на дискотеку и ведёт моральный образ жизни, то про такого сразу говорят: это наверное сектант. Они все такие. Если человек в субботу не выходит на работу по религиозным соображениям (работая вместо неё в другие дни), то его считают мягко говоря странным, над ним подшучивают, вертят у виска. Если человек читает в метро Библию, то это вызывает сразу на лице улыбку, чувство недоумения и даже опасливое отношение к такому человеку. Стоит лишь заговорить о Боге, как сразу люди говорят: вот это сразу видно фанатик. Более того о христианах распространяют весьма часто совершенно бездоказательно всевозможные сплетни, в которых утрируется их жизнь, а религиозные убеждения превращаются в вопиющие странности. Церкви, куда они ходят рисуются в виде сект где существует половая развращенность и все живут одной семьей, где запрещают якобы учиться, разрушают семьи, калечат своими проповедями психику детей, не дают молодёжи счастливо и свободно жить. Такое отношение поддерживает кстати порой и официальная церковь, именующая всех протестантов совершенно незаконно и безосновательно сектантами, рассказывая так же про них порой всевозможные небылицы. Так в своё время поступали и иудеи по отношению к христианам (Откр. 2:9). Сегодня дьявол использует тот же метод клеветы и злословия, чтобы заставить людей и особенно молодежь уйти из церкви. Он хочет показать им что оставаясь в церкви они никогда не смогут стать полноценными членами общества, добиться чего-нибудь в жизни, иметь хороший дом, получить хорошую работу ибо общество просто никогда не воспримет их и не примет их пока они остаются в какой-то секте. И многие не выдерживают и покидают и Бога и Его церковь. Как же можно справиться и устоять перед этой клеветой и злословием, оставаясь и верным Богу и продолжая жить в обществе. Во-первых, давайте ещё раз посмотрим в чём обвиняют или над чем у верующих смеются и недоумевают. Над тем что они не пьют, не курят, не признают свободной любви, не ходят в ночные клубы. Но спросите у тех, кто не принимает верующих: А что, собственно говоря, плохого, что они не делают всего этого? Разве не к этому призывают и государственные законы, общечеловеческая мораль, да и просто здравый смысл? — сохранить своё здоровье. Разве кто-нибудь проиграл от того, что его друг, жена или сослуживец — порядочный человек, не имеющий вредных привычек. Автор знает многие случаи того, как этот вопрос: А что тут плохого? — буквально ставил в угол самых ярых насмешников христианства, заставляя некоторых из них задумываться и приходить к совершенно противоположному по сравнению с первоначальным выводу о людях церкви. Они начинают сознавать, хотя не всегда, конечно, в этом сознаются, что странными являются как раз они сами, а не христиане. Ибо только странный человек может считать нормой поведения вредные привычки и разврат. Только странный и глубоко развращенный человек может осуждать верующего, читающего в метро, к примеру, Библию и сам при этом просматривать порнографические журналы, не стесняясь окружающих людей, перед которыми он демонстрирует свой низкий интеллектуальный и моральный уровень. Девушке-христианке нечего стесняться того, что она до выхода замуж остаётся девушкой, тогда как её сверстницы ещё до брака в 15 лет становятся женщинами, хотя и явно сочтут оскорблением если к ним обратятся как к женщине. Тут мы и подошли к одной из главных причин, почему часто не воспринимают христиан и распространяют про них различные сплетни и нехорошие слухи. Причина этого заключается в том, что своим поведением, образом жизни, христиане, как бы, бросают упрёк этому миру, подчёркивая его аморальность. И если некоторые сознают это и решают отказаться от рабства греха и последовать за Христом, то большинство людей это озлобляет и они решают либо сломить верующих, сделав их такими же порочными, как они сами, либо уничтожить как личность их своей клеветой и наветами. Самое интересное, что многие атеисты со временем начинают сами верить в сочинённые ими же небылицы о христианском образе жизни. Ибо так проще жить, зная, что все поступают плохо — только одни открыто, а христиане, якобы, в тайне. Поэтому, когда мы живём по заповедям Христа, не нужно бояться насмешек окружающих нас людей. Ибо в душе они знают, что правы христиане, и, более того, они уважают их, хотя и не хотят в этом признаться, порой, даже перед самими собой. Второе, нужно помнить о том, что в нашем греховном мире очень редко кто-то о ком-то вообще хорошо говорит. Подметить ошибку, слабость другого, и, сыграв на этом, получить лучшее место в жизни — таковы правила сегодняшних дней. Поэтому клевете подвергаются все и мы должны радоваться, что подвергнуты наветам за правду. Третье, мы должны пожалеть тех, кто клевещет, ибо они являются жалкими рабами в руках дьявола, ведущего их в погибель. И поэтому нужно показать им Бога, Который ждёт их и очень хочет преобразовать их жизнь, сделав их свободными от того яда клеветы, который они несут в себе и от которого страдают прежде всего сами. Ибо жизнь и история показывают, что клеветники и завистники — это очень несчастные люди. В-четвёртых, несмотря на наветы и неприятие общества, христиане никогда не были оставлены Богом. Мы видели, что даже в период Смирны христиане не только выжили, но были и всесторонне благословлены Богом, Который дал им и дома, и прекрасные семьи, и хорошую работу. Христианам, в частности, и завидовали потому, что они жили счастливо, имея всегда, даже при страшных голодоморах, хлеб и воду. Так и сегодня, христиане — это самые счастливые люди на земле. У кого самые крепкие и любящие семьи? У кого самая высокая продолжительность жизни? У кого самые уютные дома и хорошая работа? У христиан! И это с удивлением констатируется всякий раз после проведения социологических исследований, которые проводят, подчеркнём это, мирские организации.
