Древнее предание рассказывает, что один из последних
царей Ассирии Сарданапал сделал такое обращение: «Что он отдаст
пол-царства тому, кто придумает для него новое развлечение». Трудно
сказать, насколько точно говорит предание, но основная его линия не
вызывает особого удивления. Ибо пресыщенный богатством, постоянными
утехами и увеселениями, царь потерял постепенно интерес к жизни,
так как она уже не могла для него принести ничего нового — ни
развлечения, ни забавы, а лишь скуку и однообразие. Учёные
показали, что наибольший процент самоубийств отмечается среди
миллионеров, которых толкает к этому пресыщенность жизнью.
Греховное естество человека всегда толкало и толкает его на поиск
всё новых и новых чувственных наслаждений, ради которых люди
жертвовали порой всем. Недаром древнее выражение толпы
изголодавшихся римлян гласило: «Хлеба и зрелищ», в котором на одну
планку ставился насущный хлеб и тяга к развлечениям. И это не
случайно, ибо человек всегда остаётся существом не только чисто
физическим, но и духовным. И потому, отрекаясь от Бога, он должен
чем-то заполнить духовные запросы, которые нельзя удовлетворить
мясом или хлебом. Но отказавшись от Бога, он перестаёт видеть
доброе и возвышенное, пытаясь заполнить возникшую духовную пустоту
тем, что ему услужливо предлагает дьявол. И как и во дни Древнего
Рима, сегодня люди тратят порой последние средства на дорогие
концерты, ночные клубы, праздники пива, дискотеки. Поэтому
индустрия, как её сейчас называют, шоу-бизнеса, работала всегда
очень успешно, меняя лишь только во времени свои названия, за
нарядной вывеской которых всегда скрывалось её страшное обличье,
которое приобретали со временем все: как её поклонники, так и сами
организаторы, превращаясь в самых настоящих манкуртов. При этом в
своих методах работы шоу-бизнес никогда не упускал возможности
использовать зловещие и прибыльные методы своих предшественников.
Одними из таких предшественников были компрачикосы, своего рода
шоу-бизнесмены, как бы мы сегодня сказали, XVII века. Название
«компрачикосы» произошло от испанского слова, означающего «скупщик
детей». «Компрачикосы были скорее сообществом, чем племенем, но
скорее сбродом, чем сообществом. Это была голь, собравшаяся со
всего света и превратившая преступление в ремесло. Это было
лоскутное племя, скроенное из пестрых отрепьев. Каждый новый
человек был здесь как бы еще одним лоскутом, пришитым к нищенским
лохмотьям». [1]. «Компрачикосы вели торговлю детьми. Они покупали и
продавали детей. Но не похищали их. Кража детей — это уже другой
промысел. Что же они делали с этими детьми? Они делали из них
уродов. Для чего же? Для забавы. Народ нуждается в забаве. Короли —
тоже. Улице нужен паяц; дворцам нужен гаер. Ребенок,
предназначенный служить игрушкой для взрослых, — такое явление не
раз имело место в истории. (Оно имеет место и в наши дни). В
простодушно-жестокие эпохи оно вызывало к жизни особый промысел.
Одной из таких эпох был семнадцатый век, называемый „великим“. Это
был век чисто византийских нравов; простодушие сочеталось в нем с
развращенностью, а жестокость с чувствительностью — любопытная
разновидность цивилизации! Он напоминает жеманничающего тигра. Это
век мадам де Севинье, мило щебечущей о костре и колесовании. В этот
век эксплуатация детей была явлением обычным: историки, льстившие
семнадцатому столетию, скрыли эту язву, но им не удалось скрыть
попытку Венсена де Поля залечить ее. Чтобы сделать из человека
хорошую игрушку, надо приняться за дело заблаговременно. Превратить
ребенка в карлика можно, только пока он еще мал. Дети служили
забавой. Но нормальный ребенок не очень забавен. Горбун куда
потешнее. Отсюда возникает настоящее искусство. Существовали
подлинные мастера этого дела. Из нормального человека делали
уродца. Человеческое лицо превращали в харю. Останавливали рост.
Перекраивали ребенка наново. Искусственная фабрикация уродов
производилась по известным правилам. Это была целая наука.
Представьте себе ортопедию наизнанку. Нормальный человеческий взор
заменялся косоглазием. Гармония черт вытеснялась уродством. Там,
где бог достиг совершенства, восстанавливался черновой набросок
творения. И в глазах знатоков именно этот набросок и был
совершенством. Такие же опыты искажения естественного облика
производились и над животными: изобрели, например, пегих лошадей. У
Тюренна был пегий конь. А разве в наши дни не красят собак в
голубой и зеленый цвет? Природа — это канва. Человек искони
стремился прибавить к творению божьему кое-что от себя. Он
переделывает его иногда к лучшему, иногда к худшему. Придворный шут
был не чем иным, как попыткой вернуть человека к состоянию
обезьяны. Прогресс вспять. Изумительный образец движения назад.
Одновременно бывали попытки превратить обезьяну в человека.
Герцогиня Барбара Кливленд, графиня Саутгемптон, держала у себя в
качестве пажа обезьяну сапажу. У Франсуазы Сеттон, баронессы
Дадлей, жены мэра, занимавшего восьмое место на баронской скамье,
чай подавал одетый в золотую парчу павиан, которого леди Дадлей
называла „мой негр“. Екатерина Сидлей, графиня Дорчестер,
отправлялась на заседание парламента в карете с гербом, на запятках
которой торчали, задрав морды кверху, три павиана в парадных
ливреях. Одна из герцогинь Мединасели, при утреннем туалете которой
довелось присутствовать кардиналу Полу, заставляла орангутанга
надевать ей чулки. Обезьян возвышали до положения человека, зато
людей низводили до положения скотов и зверей. Это своеобразное
смешение человека с животным, столь приятное для знати, ярко
проявлялось в традиционной паре: карлик и собака; карлик был
неразлучен с огромной собакой. Собака была неизменным спутником
карлика. Они ходили как бы на одной сворке. Это сочетание
противоположностей запечатлено во множестве памятников домашнего
быта, в частности, на портрете Джеффри Гудсона, карлика Генриеты
Французской, дочери Генриха IV, жены Карла I. Унижение человека
ведет к лишению его человеческого облика. Бесправное положение
завершалось уродованием. Некоторым операторам того времени
превосходно удавалось вытравить с человеческого лица образ божий.
Доктор Конкест, член Аменстритской коллегии, инспектировавший
торговлю химическими товарами в Лондоне, написал на латинском языке
книгу, посвященную этой хирургии наизнанку, изложив ее основные
приемы. Если верить Юстусу Каррик-Фергюсу, основоположником этой
хирургии является некий монах по имени Авен-Мор, что по-ирландски
значит „Большая река“. Карлик немецкого властительного князя —
уродец Перкео (кукла, изображающая его, — настоящее страшилище, —
выскакивает из потайного ящика в одном из гейдельбергских
погребков) — был замечательным образчиком этого искусства,
чрезвычайно разностороннего в своем применении. Оно создавало
уродов, для которых закон существования был чудовищно прост: им
разрешалось страдать и вменялось в обязанность служить предметом
развлечения. Фабрикация уродов производилась в большом масштабе и
охватывала многие разновидности. Уроды нужны были султану; уроды
нужны были папе. Первому — чтобы охранять его жен; второму — чтобы
возносить молитвы. Это был особый вид калек, неспособных к
воспроизведению рода. Эти человекоподобные существа служили и
сладострастию и религии. Гарем и Сикстинская капелла были
потребителями одной и той же разновидности уродов: первый
— свирепых, вторая — пленительных. В те времена умели делать
многое, чего не умеют делать теперь; люди обладали талантами,
которых у нас уже нет, — недаром же благомыслящие умы кричат об
упадке. Мы уже не умеем перекраивать живое человеческое тело: это
объясняется тем, что искусство пытки нами почти утрачено. Раньше
существовали виртуозы этого дела, теперь их уже нет. Искусство
пытки упростили до такой степени, что вскоре оно, быть может,
совсем исчезнет. Отрезая живым людям руки и ноги, вспарывая им
животы, вырывая внутренности, проникали в живой организм человека;
и это приводило к открытиям. От подобных успехов, которыми хирургия
обязана была палачу, нам теперь приходится отказаться. Операции эти
не ограничивались в те давние времена изготовлением диковинных
уродов для народных зрелищ, шутов, увеличивающих собою штат
королевских придворных, и кастратов — для султанов и пап. Они были
чрезвычайно разнообразны. Одним из высших достижений этого
искусства было изготовление „петуха“ для английского короля. В
Англии существовал обычай, согласно которому в королевском дворце
держали человека, певшего по ночам петухом. Этот полуночник, не
смыкавший глаз в то время, как все спали, бродил по дворцу и каждый
час издавал петушиный крик, повторяя его столько раз, сколько
требовалось, чтобы заменить собою колокол. Человека,
предназначенного для роли петуха, подвергали в детстве операции
гортани, описанной в числе других доктором Конкестом. С тех пор как
в царствование Карла II герцогиню Портсмутскую чуть не стошнило при
виде слюнотечения, бывшего неизбежным результатом такой операции, к
этому делу приставили человека с неизуродованным горлом, но самую
должность упразднить не решились, дабы не ослабить блеска короны.
Обычно на столь почетную должность назначали отставного офицера.
При Иакове II ее занимал Вильям Самсон Кок, получавший за свое
пение девять фунтов два шиллинга шесть пенсов в год. У тех, кого
предназначали для роли фигляра, весьма искусно выворачивали
суставы; казалось, у этих существ нет костей. Из них делали
гимнастов. Компрачикосы не только лишали ребенка его настоящего
лица, они лишали его и памяти. По крайней мере в той степени, в
какой это было им доступно. Ребенок не знал о причиненном ему
увечье. Чудовищная хирургия оставляла след на его лице, но не в
сознании. В лучшем случае он мог припомнить, что однажды его
схватили какие-то люди, затем — что он заснул и что потом его
лечили. От какой болезни — он не знал. Он не помнил ни прижигания
серой, ни надрезов железом. На время операции компрачикосы усыпляли
свою жертву при помощи какого-то одурманивающего порошка, слывшего
волшебным средством, устраняющим всякую боль. Этот порошок издавна
был известен в Китае; им пользуются также и в наши дни. Китай
задолго до нас знал книгопечатание, артиллерию, воздухоплавание,
хлороформ. Но в то время как в Европе открытие сразу оживает,
развивается и творит настоящие чудеса, в Китае оно остается в
зачаточном состоянии и сохраняется в мертвом виде. Китай — это
банка с заспиртованным в ней зародышем. Раз мы уже заговорили о
Китае, остановимся еще на одной подробности. В Китае с незапамятных
времен существовало искусство, которое следовало бы назвать
отливкой живого человека. Двухлетнего или трехлетнего ребенка
сажали в фарфоровую вазу более или менее причудливой формы, но без
крышки и без дна, чтобы голова и ноги проходили свободно. Днем вазу
держали в вертикальном положении, а ночью клали на бок, чтобы
ребенок мог спать. Дитя росло, таким образом, только в ширину,
заполняя своим стиснутым телом и искривленными костями все полые
места внутри сосуда. Это выращивание в бутылке длилось несколько
лет. По истечении известного времени жертва оказывалась
изуродованной непоправимо. Убедившись, что эксперимент удался и что
урод вполне готов, вазу разбивали, и из нее выходило человеческое
существо, принявшее ее форму. Это очень удобно: можно заказать себе
карлика какой угодно формы». [2]. Компрачикосов власти не только не
преследовали, но и использовали в своих целях. «Торговля детьми в
семнадцатом столетии, как уже было упомянуто, дополнялась особым
промыслом. Этой торговлей и этим промыслом занимались компрачикосы.
Они покупали детей, слегка обрабатывали это сырье, а затем
перепродавали его. Продавцы бывали всякого рода, начиная с
бедняка-отца, освобождавшегося таким образом от лишнего рта, и
кончая рабовладельцем, выгодно сбывавшим приплод от принадлежащего
ему человеческого стада. Торговля людьми считалась самым обычным
делом. Еще и в наши дни право на нее отстаивали с оружием в руках.
Достаточно только вспомнить, что меньше столетия назад курфюрст
Гессенский продавал своих подданных английскому королю, которому
нужны были люди, чтобы посылать их в Америку на убой. К курфюрсту
Гессенскому шли как к мяснику. Он торговал пушечным мясом. В лавке
этого государя подданные висели, как туши на крюках. Покупайте —
продается! В Англии во времена Джеффриса, после трагической
авантюры герцога Монмута, было обезглавлено и четвертовано немало
вельмож и дворян: жены и дочери их, оставшиеся вдовами и сиротами,
были подарены Иаковом II его супруге — королеве. Королева продала
этих леди Вильяму Пенну. Возможно, что король получил комиссионное
вознаграждение и известный процент со сделки. Но удивительно не то,
что Иаков II продал этих женщин, а то, что Вильям Пенн их купил.
Впрочем, эта покупка находит себе если не оправдание, то объяснение
в том, что, будучи поставлен перед необходимостью заселить целую
пустыню, Пенн нуждался в женщинах. Женщины были как бы частью
живого инвентаря. Эти леди оказались недурным источником дохода для
ее королевского величества. Молодые были проданы по дорогой цене.
Не без смущения думаешь о том, что старых герцогинь Пенн, по всей
вероятности, приобрел за бесценок. Компрачикосы назывались также
„чейлас“ — индусское слово, означающее „охотники за детьми“. Долгое
время компрачикосы находились почти на легальном положении. Иногда
темные стороны самого общественного строя благоприятствуют развитию
преступных промыслов; в подобных случаях они особенно живучи. В
наши дни в Испании такое сообщество, возглавлявшееся бандитом
Рамоном Селлем, просуществовало с 1834 по 1866 год; в течение
тридцати лет оно держало в страхе три провинции: Валенсию, Аликанте
и Мурсию. Во времена Стюартов к компрачикосам при дворе относились
довольно снисходительно. При случае правительство прибегало к их
услугам. Для Иакова II они были почти instrumentum regni [орудие
власти (лат.)]. Это были времена, когда пресекали существование
целых родов, проявивших непокорность или являвшихся почему-либо
помехой, когда одним ударом уничтожали целые семьи, когда
насильственно устраняли наследников. Иногда обманным образом лишали
законных прав одну ветвь в пользу другой. Компрачикосы обладали
умением видоизменять наружность человека, и это делало их полезными
целям политики. Изменить наружность человека лучше, чем убить его.
Существовала, правда, железная маска, но это было слишком грубое
средство. Нельзя ведь наводнить Европу железными масками, между тем
как уроды-фигляры могут появляться на улицах, не возбуждая ни в ком
подозрения; кроме того, железную маску можно сорвать, чего с живой
маской сделать нельзя. Сделать навсегда маской собственное лицо
человека — что может быть остроумнее этого? Компрачикосы подвергали
обработке детей так, как китайцы обрабатывают дерево. У них, как мы
уже говорили, были свои секретные способы. У них были свои особые
приемы. Это искусство исчезло бесследно. Из рук компрачикосов
выходило странное существо, остановившееся в своем росте. Оно
вызывало смех; оно заставляло призадуматься. Компрачикосы с такой
изобретательностью изменяли наружность ребенка, что родной отец не
узнал бы его. Иногда они оставляли спинной хребет нетронутым, но
перекраивали лицо. Они вытравляли природные черты ребенка, как
спарывают метку с украденного носового платка. Иаков II относился к
компрачикосам терпимо. У него были на то уважительные причины: он
сам не раз пользовался их услугами. Не всегда пренебрегают тем, что
презирают. Этот низкий промысел, бывший весьма на руку тому
высокому промыслу, который именуется политикой, обрекался на жалкое
существование, но не преследовался. Никакого надзора за ним не
было, однако из виду его не упускали. Он мог пригодиться. Закон
закрывал один глаз, король открывал другой. Иногда король доходил
до того, что сознавался в соучастии. Таково бесстыдство
монархической власти! Иногда жертву клеймили королевскими лилиями;
с нее снимали печать, наложенную богом, и заменяли клеймом короля.
В семье Иакова Эстли, родовитого дворянина и баронета, владельца
замка Мелтон и констебля графства Норфолк, был такой проданный
ребенок, на лбу которого правительственный чиновник выжег каленым
железом королевскую лилию. В некоторых случаях, когда по каким-либо
причинам хотели удостоверить, что изменение в судьбе ребенка
произошло не без участия короля, прибегали именно к этому средству.
Англия всегда оказывала нам честь, пользуясь для своих собственных
надобностей цветком лилии. В Англии при Стюартах компрачикосы, по
указанным нами причинам, пользовались некоторым покровительством
властей. Иаков II, пламенный ревнитель веры, преследовавший евреев
и травивший цыган, по отношению к компрачикосам был добрым
государем. Мы уже знаем, почему: компрачикосы были покупателями
человеческого товара, которым торговал король. Они весьма искусно
устраивали внезапные исчезновения. Такие исчезновения иной раз
требовались „для блага государства“. Стоявший кому-нибудь поперек
дороги малолетний наследник, попав к ним в руки и будучи подвергнут
ими определенной операции, становился неузнаваемым. Это облегчало
конфискацию имущества, это упрощало передачу родовых поместий
фаворитам. Кроме того, компрачикосы были крайне сдержанны и
молчаливы: обязавшись хранить безмолвие, они твердо блюли данное
слово, что совершенно необходимо в государственных делах. Почти не
было примера, чтобы они выдали королевскую тайну». [3]. Не
выступало против компрачикосов и папство, фактически поддерживая их
и покровительствуя им. И было за что, ибо компрачикосы могли им
пригодиться, не только в политических целях, но и в
духовных! Ибо, «Сверх того, эти мастера на все
руки поставляли певчих святейшему отцу. Благодаря им можно было
исполнять „Miserere“ (Помилуй — молитва) Аллегри. Особенно чтили
они деву Марию. Всё это нравилось папистам Стюартам. Иаков II не
мог неприязненно относиться к людям, благочестие которых
простиралось до того, что они фабриковали кастратов для
церковных капелл… Компрачикосы… были больше, чем
христианами, — они были католиками, и даже больше, чем католиками,
— они были рьяными почитателями папы. Притом они столь ревностно
охраняли чистоту своей веры, что отказались соединиться с
венгерскими кочевниками из Пештского комитета, во главе которых
стоял некий старец, имевший вместо жезла посох с серебряным
набалдашником, украшенным двуглавым австрийским орлом. Правда, эти
венгры были схизматиками и даже праздновали 27 августа успение —
омерзительная ересь!» [4]. Эту странную уживчивость в одних и тех
же людях мерзкой жестокости и христианской ревности очень легко
объяснить, если вспомнить, что средневековое папство проповедывало
религию обряда и формы, требующую от человека лишь соблюдения
ритуалов, без изменения образа жизни. Недаром поэтому плодами этой
религии, прекрасно уживающимися с ней, стали индульгенции,
инквизиция, крестовые походы и компрачикосы, которые почитали папу,
выполняли приказы католических государей, избавляя их от
противников, да ещё и поставляли детей в папский хор, правда,
кастрируя их при этом! И только после прихода на престол Англии в
1695 году протестанта Вильгельма Оранского деятельность
компрачикосов была запрещена, а сами они стали подвергаться
преследованиям во владениях Великобритании. Вскоре движение
компрачикосов постепенно сходит на нет, но их ремесло не стало
достоянием истории, пережив их самих и дожив, как мы увидим, до
нашего времени, ещё более падкого на диковинные развлечения, чем
эпоха Стюартов в Англии. Со зловещим институтом компрачикосов был
тесным образом связан другой знаменитый исторический институт —
институт шутовства. Уже в эпоху Древнего мира мы встречаемся при
дворах различных владык, особенно у греков и римлян, с шутами,
которые особое распространение получили в Средневековье и Новое
время, и особенно при дворе христианских (?!) правителей. [5]. В
средневековой Европе было очень модно изготовлять золотых детей,
вводя их в различные празднества и карнавалы. Для этого ребёнка
полностью раздевали и покрывали густым слоем позолоты, которая
затем высыхала. Так 1 января 1487 года во дворце правителя
Флоренции Моро в конце шумного представления появилась колесница,
влекомая единорогами, с огромным глобусом, подобием звездной сферы,
на котором лежал воин в железных ржавых латах. Золотое голое дитя с
ветвью шелковицы, по-итальянски моро, выходило из трещины в латах
воина, что означало смерть старого железного, и рождение нового,
Золотого Века, благодаря мудрому правлению Моро. К общему
удивлению, золотое изваяние оказалось живым ребенком. Мальчик,
вследствии густой позолоты, покрывавшей его тело, чувствовал себя
нехорошо. В испуганных глазах блестели слёзы. Дрожащим, заунывным
голосом начал он приветствие к герцогу. [6]. К концу бала ребёнок
из-за нарушения тканевого дыхания и интоксикации умер. Но это
никого конечно не интересовало. Ведь свою миссию развлечь и удивить
он выполнил. Преимущественно шуты набирались из числа карликов и
людей с различными врождёнными уродствами. Но таких было очень
немного, ибо многие врожденные уродства сопровождаются и патологией
внутренних органов, и являются не совместимыми с жизнью. Тут на
помощь во многих странах приходили компрачикосы, «изготовлявшие»
уродов. А в других странах извращённый грехом человеческий разум
пошёл ещё дальше. Ибо одно дело сделать шута из человека в детском
возрасте, обезобразив его физически, но куда сложнее, но
«интереснее» и «более впечатляюще», сделать шута и посмешище из
взрослого нормального человека, уничтожив в нём личность не в
раннем детстве, когда ещё и характер-то не сформировался, а
уничтожить личность уже сформировавшегося человека, уподобив его
забавному животному, вроде мартышки, проделки которой вызывают у
всех улыбку. Порой многие правители, дабы показать свою всесильную
власть, превращали в шутов весь окружающий их двор, заставляя
первых сановников государства играть постыдные роли и предаваться
гнуснейшим порокам. Тех же, которые отказывались превращаться в
посмешище и шутов (таких, правда, всегда были единицы), ждала
смерть. Это страшное явление превращения умных и здравомыслящих
людей в шутов, а затем и манкуртов, ибо они даже в мыслях боялись
ослушаться господина, дала и наша русская история. Так, жутким
потехам предавался на своих пирах царь Иван Грозный (1533—1584),
превращая на них первых сановников государства в шутов, заставляя
их совершать различные мерзости и убийства! Вот что об этом пишет
очевидец тех страшных событий, князь Андрей Курбский, обращаясь к
Ивану Грозному. «Не заставлял ты приносить жертвы идолам, но вместе
с собой приказывал входить в согласие с дьяволом. Трезвых заставлял
ты утопать в пьянстве, из которого вырастает все зло. Не Крону
жертвы приносить и закалывать детей, но, отрекшись от природы, то
есть отца и матери, и братьев, приказал резать людей на части, как
и Федора Басманова заставил отца убить и безумного Никиту
Прозоровского — брата своего Василия и многих других. Не пред
идолом Афродиты творить мерзости и блудодеяния, но на своих
открытых скверных пирах изрыгать сквернословия с криками и воплями,
а что потом следовали поступки, исполненные скверны и мерзости,
пусть лучше о том ведает их совесть! Не пьянствовать и
бесчинствовать у поставленного идола, когда зажжется звезда Бахуса,
не праздновать его праздник в одно и то же время и час, но весь
свой век целиком в тысячу раз хуже, чем те язычники, что почитают
Бахуса, пьянствовать и бесчинствовать, возненавидев воздержанную
жизнь, проливая на проклятых пирах кровь христиан, не желающих
поддерживать его в этом. Это один храбрый человек, по имени Молчан
Митнев, обличил его на пиру пред всеми: когда принуждали его пить
из тех упомянутых больших чаш, посвященных дьяволу, тогда, говорят,
вскричал он громогласно и сказал: „О царь, поистине и сам ты пьешь,
и нас принуждаешь пить проклятый мед, замешанный на крови братьев
наших, правоверных христиан!“. А тот великим гневом тут же вспыхнул
и тут же своей рукой проткнул его копьем, которое было у него в
проклятом его посохе, а свирепым опричникам своим приказал вытащить
его, едва дышащего, из покоя и добить. И так среди проклятого пира
залил кровью полы в палате» [7]. Какой же надо было внушить
человеку ужас перед собой, чтобы он собственноручно, как Фёдор
Басманов, убил своего собственного отца, подобно тому, как убил
свою мать герой Ч. Айтматова манкурт Жоламан. И ведь Басманову
никто не надевал страшной шапки из верблюжьей кожи, но разум и воля
его были убиты не менее сильно, чем у Жоламана. И таких, как
Басманов, при Грозном были тысячи! Не менее страшные нравы
господствовали и при дворе Петра I (1682—1725), которые часто
уходят от внимания исследователей за громкими победами и реформами
этого правителя. Пётр регулярно устраивал различные шутовские
шествия, заставляя в них участвовать первых лиц страны. Так «На
маслянице 1724 г., толпа от шестидесяти до семидесяти человек,
дворян, офицеров и духовенства, — в том числе и царский духовник
Надежинский, — горожан и простонародья — среди них матрос, идущий
на руках головой вниз, отчаянно кривляясь, — сопровождала царя по
улицам. Эти люди, набранные из числа самых горьких пьяниц и низких
распутников, составляли настоящее братство, собиравшееся по
установленным дням, под названием „беспечального собора“, и
предававшиеся оргиям, часто затягивавшимся на
целые сутки… в такие собрания приглашались дамы, и высшим
сановникам, министрам, генералам, людям с весом и в летах
приходилось принимать участие в развлечениях „собора“». [8]. И
страшная участь ждала тех, кто смел ослушаться приказа участвовать
в этих оргиях. Так, «В январе 1725 г. восьмидесятилетний старец из
родовитой семьи, Матвей Головин, должен был по приказу царя
участвовать в шествии, наряженный чёртом. Он отказался. Тогда по
знаку Петра на него набросились, раздели до нага, нахлобучили шапку
с картонными рогами и в таком виде выдержали целый час на льду, на
Неве. Он схватил горячку и умер». [9]. Каждое событие, имевшее
место в его правление, сопровождалось этими омерзительными
шутовскими сценами и оргиями. «Смехотворные графы и патриархи, шуты
и гаеры совмещали и перемешивали постоянно свои шутовские должности
и атрибуты с другими званиями и обязанностями, которые создавали из
них, или должны были создать, важных чиновников». [10]. Сегодня
утром министр, а вечером — он же в должности шута. Но апогеем
шутовства Петра I стало высмеивание религии, создание шутовского
патриархата. «Публичное официальное учреждение шутовского
патриаршества, о котором мы уже упоминали, имело ли оно целью, —
как утверждают многие, — подготовить уничтожение настоящего?
Пожалуй, что так; но как опасен был, опять-таки, подобный окольный
путь!.. Ведь Пётр рисковал разбить там на каком-нибудь ухабе все
достоинство духовенства и даже самое понятие о религии! Думал ли
действительно Пётр выставить на посмешище свое духовенство? Унизить
патриаршество, как власть, соперничавшую с ним? Да, пожалуй. Обычай
требовал до тех пор, чтобы в Вербное воскресенье, в Москве, царь
участвовал в торжественной процессии, ведя под уздцы ослицу
патриарха. Главенство духовной власти, освященное первенствующим
положением патриарха Филарета на ряду с первым из Романовых, таким
образом укреплялось из года в год. Пётр заменил процессию шутовским
шествием князя-папы, верхом на быке в сопровождении целого ряда
повозок, запряженных свиньями, медведями и козлами. Происхождение
оскорбительных комедий, в каких участвовали папа или патриарх Зотов
и его преемники, относится, как сказано выше, к первым годам
царствования; но подробности развивались постепенно. Создав
первосвященника, Пётр понемногу добавлял к нему кардиналов,
конклав. Это „всешутейший“ или „всепьянейший собор“ — конклав или
собрание „всех шутов“ и „всех пьяниц“ — учреждение постоянное,
почти официальное. Пётр из года в год совершенствовал его устав,
изобретая, дополняя собственноручно статуты и регламенты, работая
над ним даже накануне Полтавской битвы. Членами этого учреждения
состояли самые беспутные из его собутыльников, к которым царь
присоединял несколько человек, отличавшихся серьезностью ума и
строгими нравами, может быть по жестокому капризу деспота, а, может
быть, чтобы, унизив, крепче держать их в руках. Избранные прежде
всего отправлялись в дом князя-папы, прозванный „Ватиканом“, чтобы
представиться и выразить свою благодарность. Четверо заик, под
предводительством царского камердинера, служили им толмачами во
время этой церемонии, когда их одевали в красное платье, в котором
впредь им предстояло щеголять. В таком наряде они отправлялись в
зал „Консистории“, где вся обмеблировка состояла из кресел,
расставленных по стенам. В глубине, на груде эмблематических
предметов, бочонков, стаканов и бутылок возвышался трон князя-папы.
Кардиналы проходили перед ним один за другим, получали стакан водки
и выслушивали установленную формулу: „Преосвященный отец, раскрой
рот, проглоти, что тебе дают и ты нам скажешь спасибо“. После чего
все усаживались в кресла, заседание считалось открытым и
затягивалось на долгие часы, при чем возлияния чередовались с
шутовскими выходками. Конклав помещался в соседнем доме, куда
направлялась процессия во главе с князем-папой, ехавшим верхом на
бочке, запряженной четырьмя волами. Его окружали шутовские монахи,
якобинцы, кордельеры. Ряса отца Калльо, француза, кордельера,
проживавшего в Москве, послужила образцом для их костюмов. Пётр
даже настаивал на участии самого монаха в шествии и уступил только
перед энергичным протестом французского посланника. Одетый
голландским матросом, царь, обыкновенно сам руководил шествием.
Обширная галлерея, обставленная узкими диванчиками, ожидала членов
конклава. В проходах опять-таки бочки, распиленные пополам и
предназначенные частью для съестных припасов, частью для
отправления естественных нужд. Шутовским кардиналам строго
воспрещалось покидать свои ложа до окончания конклава.
Прислужникам, приставленным к каждому из них, поручалось их
напаивать, побуждать к самым сумасбродным выходкам, непристойным
дурачествам, а также, говорят, развязывать им языки и вызывать на
откровенность. Царь присутствовал, прислушиваясь и делая заметки в
записной книжке. Конклав продолжался трое суток. Когда не
предстояло избрания нового папы, время проходило в спорах,
например, относительно качеств вина, непонравившегося одному из
кардиналов. Спустя несколько месяцев, несчастный Алексей (сын Петра
— убитый по его приказу — прим. А.О.) изнемогал под кнутом в
допросной камере, а его отец тем временем пировал с новым
князем-папой, „патриархом или скорее издевательством над
патриархом“, как выражается Вакерод, и присутствовал при сценах
безобразного, омерзительного разгула: „Переполнив, наконец, себе
желудок, патриарх облегчил его, обдав с высоты трона вонючей струей
парики и одежды сидевших у подножия его стола, что доставило
обществу громаднейшее удовольствие“». [11]. Вполне понятно, что
подобная реклама религии и церкви приводила к резкому снижению
духовного уровня не только двора, но и народа, наблюдавшего за
этими царскими развлечениями. Век шутовства в России достиг апогея
при Анне Иоанновне (1730—1740). Превращаясь в шутов, царедворцы не
заметили, как стали терять достоинство не только на период
унизительной роли, но и в дальнейшем. Духовность, порядочность,
доброта, мудрость куда-то ушли, а появилось лицемерие,
подобострастие, похотливость и чувство страха, овладевавшее всей
личностью. Прошли годы, наступил XX век, но шутовство не только не
ушло, но приобрело куда большие размеры. Члены советского
правительства в 30—50 годы были настоящими шутами при Сталине,
унижавшем и упивавшемся унижением своих ближайших соратников не
менее, чем Иван Грозный или Пётр I. Он заставлял своих соратников
отрекаться от своих собственных жён и детей, а то и приказывал
подписывать им приговоры. Он заставил их забыть о том, что те
когда-либо существовали. И эти люди продолжали преданно служить
тому, кто у них отнял родителей, жён, детей, друзей, кто измывался
и унижал их. Но несмотря на это они, подобно манкуртам, верно
служили ему, убивая всякого, кто посягал на их хозяина. Они были
готовы убить себя, чтобы доказать преданность вождю. В отличии от
древних манкуртов, на них никто не надевал шапочек, но психика их
была изменена не менее сильно, а память была уничтожена ещё более.
Подобные манкурты в генеральских погонах и с портфелями, наполняли
приёмные не только Сталина, но и Мао Цзэдуна, Пол Пота, Э. Ходжи,
Н. Чаушеску, Ким Ир Сена. Но глядя на этих диктаторов, внешне таких
представительных, а на самом деле трясущихся от страха, забывших за
борьбой за власть о своих родных, превратившихся в монстров, не
знающих, что такое настоящая любовь и счастье, мир и покой, они
предстают перед нами в совершенно другом обличье и качестве. Они
всю жизнь отдали, служа и способствуя насилию, не заметив, как
превращая в манкуртов и шутов других людей, сами они стали
манкуртами и шутами дьявола. Наш начавшийся XXI век дал ещё больший
расцвет институтам компрачикосов и шутов. Торговля людьми, как
рабами для выполнения тяжёлых работ, а главное, удовлетворения
похотей, часто носящих садистский извращенный характер, достигла
сегодня своего апогея. Так сегодня только по официальным данным «В
мире продают в рабство до 4 млн. человек в год, при этом преступные
группы зарабатывают более 3,5 млрд. долларов. Первое место занимает
Россия, 2-е Украина, затем Таиланд, Нигерия, Румыния, Албания,
Китай, Беларусь и Болгария». [12]. Современные компрачикосы уродуют
людей не только для развлечения других, но порой и для оказания им
помощи. Так сегодня бурно развивается трансплантационная хирургия,
занимающаяся пересадкой органов от человека к человеку. Ибо при
многих заболеваниях почек, крови и сердца достаточно пересадить
донорский орган, и человек останется жить. Но где взять эти органы
для трансплантации? Официально объявляется, что органы берутся от
умерших естественной смертью и от погибших в катастрофах. Но
естественной смертью люди, как правило, умирают в пожилом возрасте,
и, следовательно, их органы уже отслужили своё, являются больными и
не годятся для пересадки. В катастрофах же, как правило, если люди
погибают, то часто их органы представляют собой бесформенную массу
(при железнодорожных и автокатастрофах). Т. е. эти две «статьи»
«источников» могут дать очень незначительный процент органов,
помещаемых в специальные Банки трансплантации. А между тем, эти
банки буквально переполнены различными человеческими органами.
Откуда же они туда поступают? Основной источник, о котором все
знают, но предпочитают не говорить — это скупка органов у нищего
населения Африки, Азии, Латинской Америки. Умирающие с голоду люди
для того, чтобы прокормить часть своих детей, вынуждены продавать
других детей особым торговцам, которые берут у этих детей почки,
сердце, костный мозг, роговицу глаза и т. д. Понятно, что при
многих таких манипуляциях ребёнок живым остаться не может. Но на
это мало кто обращает внимание. Ибо вырученные деньги за органы
превосходят реалии, т. к. богатый человек, поражённый болезнью,
готов отдать любую сумму для того, чтобы получить необходимый ему
здоровый донорский орган. Унижения же, на которые сегодня идут
очень многие люди, чтобы добиться повышения по службе, устроиться
на работу и т. д., жертвуя собственной честью, моралью,
достоинством, продавая своё тело, улыбки, мысли другим,
распространены сегодня почти повсеместно. Многие девушки посещают с
начальниками сауны, выполняя, порой, самые мерзкие прихоти. А люди
с седыми висками бегут, согнувшись в три погибели, встречая машину
шефа, который может безнаказанно их оскорблять, унижать и поднимать
прелюдно на смех, не уступая в этом царю Петру и Ивану Грозному. В
свою очередь, они точно так же подвергаются унижениям от своего
начальства, и так далее. В странах же Азии и Африки унижение
нижестоящих, уподобляющихся, когда это нужно, шутам, наблюдалось в
истории и наблюдается сегодня почти повсеместно. На своём уровне
каждый из нас так же порой ведёт себя по отношению к вышестоящим
подобно шуту, хихикая на каждую шутку, ловя взгляд, заискивая.
Порой это, к сожалению, иногда проявляется и в церкви, когда у
некоторых её членов к пастору вместо должного уважения появляется
подобострастие, а у пасторов — к старшим служителям, вместо
соблюдения должной субординации и уважения — дух плохо скрываемого
заискивания, угодничества, желания стать «своим» человеком. Самое
плохое, что все это видят люди (хотя тем, кто делает это, кажется,
что их подхалимажа никто не заметит), а это бросает тень на дело
Божье. Не являемся ли мы сегодня чьими-то шутами или искателями
удовольствий, для которых современные компрачикосы, в зависимости
от наших средств, готовят нам свой товар — наложниц, уродцев или
просто виртуальных проституток и монстров. Кстати, культ монстров,
который сегодня заполонил экраны наших телевизоров, так же
относится к работе компрачикосов, ибо не все сегодня могут для
забавы приобрести живого урода или карлика, а вот посмотреть на них
в телепередаче, забавляясь или щекоча свои нервы, может практически
каждый. Гримировка обычных людей под монстров и карликов так же
составляет работу компрачикосов XXI века, ибо для них, как и
раньше, главное — заработать деньги на людских уродствах, будь то
настоящие или ненастоящие дефекты. Психика человека, смотрящего и
упивающегося подобным зрелищем, изменяется патологически почти
точно так же. Так кем же сегодня являемся мы? Сумели ли мы
сохранить имя «человек», как Божье творение, или уподобились
шутам-манкуртам, или манкуртам-компрачикосам?
