Зловещий двигатель прогресса

Филистимляне потерпели страшное поражение, причём не благодаря силе или многочисленности израильтян, а благодаря мужеству и вере юного Давида, имя которого теперь стало известно всему народу. “Между тем женщины вскоре возбудили в душе Саула зависть и ненависть к Давиду. Дело в том, что навстречу возвращавшемуся домой победоносному войску вышли женщины с песнями, кимвалами, литаврами и начали петь о том, что Саул перебил много тысяч филистимлян, тогда как девушки стали воспевать славу Давида, восклицая, что он погубил много десятков тысяч врагов. Когда царь услыхал, что его ставят ниже юноши, приписывая последнему избиение большого числа неприятелей, то он подумал, что для завершения славы Давида ему недостает только царской власти, и потому начал бояться юноши и с недоверием относиться к нему. Ввиду этого соображения он перевел Давида с его прежней должности своего личного оруженосца, которую он, благодаря непосредственной к нему близости молодого человека, считал слишком опасной, на место начальника над тысячью воинов, что было несомненным повышением и вместе с тем, по мнению царя, покойнее для него самого. Тут он рассчитывал иметь возможность почаще отправлять Давида в походы, где тот подвергался бы беспрерывным опасностям и легко мог бы погибнуть” [Иосиф Флавий. Указ. соч. Т. 1. Книга 6. Глава 10, 1. С. 294]. Прямо противоположным было отношение к юному победителю наследника Саула Ионафана: “душа Ионафана прилепилась к душе его, и полюбил его Ионафан, как свою душу. И взял его Саул в тот день и не позволил ему возвратиться в дом отца его. Ионафан же заключил с Давидом союз, ибо полюбил его, как свою душу. И снял Ионафан верхнюю одежду свою, которая была на нем, и отдал ее Давиду, также и прочие одежды свои, и меч свой, и лук свой, и пояс свой” (1 Цар. 18:1—4). “В те времена мужи, близкие по духу, давали друг другу клятву верности и дружбы, несравнимые с лукавым пустословием наших дней. Дружба Ионафана и Давида была воплощением обоюдной мужской любви и близости, основанной на общих переживаниях и смертельных опасностях, на взаимном восхищении благородных и тонких душ. Это было безоглядное доверие друг к другу, лишённое и тени обидчивого честолюбия, зависти или ревности. Нам не дано до конца понять такую привязанность, ибо мы живём в эпоху, когда людьми движут своекорыстные интересы, в которых нет места чести. В древнем Израиле существовало конкретное слово для обозначения такой привязанности, которая возникла между Давидом и Ионафаном: „хесед“ (преданная любовь). Это слово обозначало уникальность связи между Яхве и его народом, и его распространяли на отношения между людьми. „Хесед“ закреплялся специальным личным заветом, обязательством, которое давалось в присутствии Господа. В других восточных обществах такие личные обязательства ритуально скреплялись кровью. В Израиле стороны, заключающие союз преданной любви, обменивались одеждой или оружием, что символизировало высокие качества каждого из друзей. Таким образом, Давид и Ионафан заключили свой завет дружбы — нерушимое обязательство между двумя сынами Израиля, исключавшее даже намёк на какое бы то ни было своекорыстие” [Лендей Д. Давид. М.: АСТ, Ростов-на-Дону: Феникс, 1999. С. 184—185]. Последующие события покажут, что это был не просто порыв у Ионафана, вызванный восхищением смелостью Давида, но что это братское отношение, более того, как мы увидим ниже, почтительность перед сыном Иессея, Ионафан пронесёт через всю свою жизнь. В этой истории мы раскрываем ещё несколько черт характера наследника Саула. Мы уже видели его мужество, богобоязненность, почтительность к отцу, здесь же мы встречаемся с его доброжелательностью, простотой и смирением. Ведь, говоря по-человечески, именно ему более, чем Саулу, следовало бояться и ненавидеть Давида, во-первых, затмившего своей славой его славу, и во-вторых, и это самое главное, конкурента на престол. Но Ионафан не только не начинает строить козни против сына Иессея, но и проявляет к нему искреннюю дружбу, заключив братский союз. Ибо на Востоке обычай взаимообмена одеждой и вооружением делал его участников братьями. Ионафан не имел в своём сердце зависти. А мы не позволяем ли порой этому чувству возобладать в своём сердце? Как мы относимся к чужим победам, успехам? Не раздражают ли они нас? Умеем ли мы сорадоваться счастью, успехам и удачам других? Прекрасный советский писатель Константин Паустовский в одном из своих произведений очень тонко описал дух многих так называемых представителей учёного мира и интеллигенции: “С давних пор у меня на всю жизнь осталось недоверие к так называемым „жрецам науки“, к псевдоучёным, к тому племени людей, что безмерно кичатся своей учёностью, а в жизни остаются обывателями и пошляками. … О, эти профессорские семьи с обоготворением вздорных фамильных привычек, с выпячиванием собственной порядочности, с высокомерной вежливостью, с маститыми педантами-отцами, священнодействующими над определением количества волосков у щитовидных червей, с прилизанным по синтаксису языком, с чопорными женами и их чистоплюйством, с тайным подсчётом чужих научных и служебных успехов и неудач” [Паустовский К. Собрание сочинений. В 6 т. М.: Художественная литература, 1958. Т. 3. Беспокойная юность. С. 364—365]. Не допускаем ли и мы подобное в своём сердце, пусть и не являясь академиками и профессорами. Один из философов сказал: “Зависть — это зловещий двигатель прогресса”. И действительно, многие достижения были сделаны не с целью помочь людям в решении их насущных проблем, а с целью “утереть” нос своим конкурентам. Сколько описано случаев, когда успех кого-то из коллег приводил к смерти от инфаркта или инсульта его коллегу, который просто не мог пережить удачу своего сослуживца. Для многих зависть становится идолом, которому они служат всю жизнь: эти люди пишут жалобы, кляузы и доносы, где правда смешивается с ложью или преподносится в таком извращённом виде, что меняется до неузнаваемости. При этом эти люди пытаются в глазах других и своих собственных представить себя борцами за правду. Появляются периодами эти “пророки” и в церкви, именуя себя нередко “Илиями, смущающими Израиль”. Но если присмотреться к ним чуть ближе, то нетрудно увидеть, что за их завистью проглядывают неудовлетворенные амбиции, их несостоятельность и бездарность. Этих людей очень жаль, ибо своей клеветой и завистью они убивают, в первую очередь, самих себя. Зависть была тем качеством, которое проявил Люцифер по отношению ко Христу, позавидовав Его более высокому положению. Зависть привела к вражде Иакова и Исава, которая и предопределила столетние междоусобицы этих народов. Ионафан, будучи честным перед Богом и перед самим собой, увидел, что Давид более достоин, чем он, тяжёлой царской короны. И потому он не только смирился с этим, но и всеми силами помогал Давиду, хотя, по-человечески, его помощь была во вред ему же самому, ибо лишала его возможности наследовать престол. Параллельно с тем, как у Ионафана росла любовь и уважение к Давиду, у Саула росла к молодому человеку ненависть и подозрительность. “Между тем Давида во всех его начинаниях и за что бы он ни брался охраняла благодать Божия, и народ не только полюбил его за его отменную храбрость, но к нему воспылала страстью даже дочь царя Саула, еще не бывшая замужем. Не будучи в силах совладать с этой страстью, она не скрывала ее; наконец об этом узнал также отец. Замышляя недоброе против Давида, последний обрадовался, услыхав об этом, и сказал лицам, объявившим ему о любви его дочери, что он с удовольствием выдаст ее за Давида замуж. Сам он рассчитывал таким образом легче избавиться от опасного человека, подвергнув его такому делу, которое могло бы окончиться для него верной гибелью. Поэтому Саул подумал: „Я готов отдать за Давида дочь мою, если только он доставит мне головы шестисот неприятелей. Ввиду значительности обещанной за это награды Давид наверное возьмется за такое опасное и навряд ли исполнимое предприятие в расчете еще более покрыть себя славой, при этом падет от руки филистимлян и тем отлично оправдает мои относительно него намерения: я избавлюсь от него, причем смерть его будет делом уже не моих, а других рук“. Ввиду таких соображений Саул велел нескольким приближенным хорошенько разузнать от Давида, как он смотрит на брак с царской дочерью. Приближенные царя отправились к нему и стали рассказывать ему, как его любит царь и весь народ и как Саул даже готов дать ему в жены дочь свою. На это Давид отвечал: „Вам, пожалуй, покажется стремление стать царским зятем не самонадеянным, тогда как я, наоборот, совершенно противоположного мнения, тем более что я ведь человек небогатый, не обладаю славой и почетом“. Когда же посланные сообщили Саулу ответ Давида, царь сказал: „Передайте ему, что я вовсе не нуждаюсь ни в деньгах, ни в выкупных свадебных подарках, потому что такого рода брак мог бы быть назван запродажей девушки, а не выдачей ее замуж; но мне хотелось бы иметь зятя храброго и вообще добродетельного, каким, как видно, именно и является Давид. Поэтому я не требую от него взамен дочери ни золота, ни серебра из родительского дома, но лишь того, чтобы он отомстил филистимлянам и доставил мне головы шестисот убитых врагов. Более ценного, блестящего и почетного дара он не может доставить мне, да и для дочери моей, чем получение обыкновенных свадебных подарков, будет более лестно сознание, что она вышла замуж за столь славного человека, доказавшего свою доблесть поражением врагов“. Когда этот ответ был передан Давиду, последний очень обрадовался тому, что Саул хочет вступить с ним в столь близкое родство, и, совершенно не рассуждая, возможно ли и удобоисполнимо ли возлагаемое на него поручение, он немедленно отправился со своими товарищами на врагов и взялся за сов ершение подвига, возложенного на него взамен брака. А так как Господь Бог облегчал Давиду все его предприятия и делал ему даже невозможное удобоисполнимым, то ему удалось убить множество врагов, отрубить у шестисот из них головы, представить их царю и требовать себе за это условленное разрешение вступить в брак с царевной. Саул не имел возможности уклониться от исполнения данного обещания, считая гнусным обмануть Давида или коварно отказать ему, дабы не обнаружилось, что он ему только посулил брак, чтобы на самом деле избавиться от него путем почти неисполнимого поручения. Поэтому он выдал за него свою дочь Михалу. Однако и после этого Саул успокоился ненадолго: видя, что Давид пользуется благоволением Господа Бога и расположением простонародья, он стал еще больше бояться его, и так как вопрос сводился к двум весьма серьезным пунктам — к сохранению царства и жизни, из которых потеря того или другого представляла бы страшное несчастье, он не был в состоянии подавить в себе ужас перед этим. Ввиду этих соображений Саул решил избавиться от Давида и поручил сыну своему Ионафу и вернейшим своим приближенным умерщвление его. Ионаф был страшно поражен столь странной к Давиду переменой отношений отца, который прежде отличался таким к нему благоволением, а теперь готов был даже убить его, и, так как он очень любил юношу и относился с глубоким уважением к его добродетелям, Ионаф выдал ему намерение и решение Саула убить его. При этом Ионаф посоветовал Давиду принять меры предосторожности и не показываться Саулу в течение следующего дня. Сам же он хотел пойти к отцу, под предлогом осведомления о его здоровье, а на самом деле для того, чтобы в удобную минуту навести разговор на Давида, узнав о причине, побуждающей Саула к такому решению, и затем постараться представить эту причину несовместной со справедливостью, в силу которой нельзя убивать человека, оказавшего столько благодеяний не только народу, но и самому царю” [Иосиф Флавий. Указ. соч. Т. 1. Книга 6. Глава 11. С. 294—296]. Отдалившись от Бога, Саул впал в руки злых сил, которые духовно медленно убивали его. К тяжелейшей депрессии и раздвоению личности добавилась, выражаясь медицинским языком, мания преследования. Саулу казалось, что Давид только и ждёт того, чтобы убить его и занять престол. Каждый поступок Давида, будь то большой или маленький, царь воспринимал, как угрозу себе. И чем чаще и чаще расстраивались планы Саула погубить Давида, тем мания преследования все более и более овладевала им. Страх за свою власть, взращенный на гордыне и зависти, привёл к душевному расстройству многих правителей. Среди них и император Рима Тиберий (14—37) и царь Иван IV “Грозный” (1533—1584). Подозрительность — это яркий симптом духовно опустошённого, сломленного человека, хотя он может быть одет в порфиру и бархат. Как и позднее Иван Грозный, Саул сначала ищет убить, а затем кается в содеянном, но лишь для того, чтобы вновь начать преследования ненавистного ему Давида и верных ему людей. Вообще эти два царя — Саул и Иван IV — очень схожи между собой. И как могла бы по-другому сложиться жизнь царя Ивана, если бы он, читая историю Саула (а Грозный прекрасно знал Библию), делал бы из неё должные выводы. И как могла и ещё может, в отличии от покорителя Казани, измениться к лучшему наша жизнь, если мы не будем повторять Саулова пути. Между тем Давид всё более и более завоёвывал популярность в народе, благодаря своей праведной жизни и победами над филистимлянами. “И говорил Саул Ионафану, сыну своему, и всем слугам своим, чтобы умертвить Давида; но Ионафан, сын Саула, очень любил Давида. И известил Ионафан Давида, говоря: отец мой Саул ищет умертвить тебя; итак берегись завтра; скройся и будь в потаенном месте” (1 Цар. 19:1—2). Пока Давид скрывался, Ионафан убеждает Саула не преследовать своего верного слугу. “И послушал Саул голоса Ионафана и поклялся Саул: жив Господь, Давид не умрет. И позвал Ионафан Давида, и пересказал ему Ионафан все слова сии, и привел Ионафан Давида к Саулу, и он был при нем, как вчера и третьего дня” (1 Цар. 19:6, 7). Но злые духи вновь побуждают царя преследовать и уничтожить юношу. “И злой дух от Бога напал на Саула, и он сидел в доме своем, и копье его было в руке его, а Давид играл рукою своею на струнах. И хотел Саул пригвоздить Давида копьем к стене, но Давид отскочил от Саула, и копье вонзилось в стену; Давид же убежал и спасся в ту ночь” (1 Цар. 19:9—10). Ещё несколько дней назад Саул осознанно обещает Ионафану не убивать Давида, а теперь самолично решает вдруг расправиться с ним. И только чудом Давиду удаётся спастись и бежать, конечно же, в Раму, к старому Самуилу. И вот они стоят друг перед другом. Сколько бы наверное претензий мог высказать Давид Самуилу, обвиняя его в том, что тот прервал его спокойную, счастливую жизнь, помазал на царство, и вот теперь, вместо обещанных Божьих благословений, одни проклятия и несчастья. По сути, он стал государственным преступником и смерть преследует его по пятам. Наверное, по-человечески мог бы многое высказать и Самуил Богу: “Зачем Ты сказал мне, чтобы я помазал его в царя, если его вот-вот убьют? Зачем его помазанием Ты спровоцировал и без того больного Саула? Почему Ты мне не дашь спокойно умереть и подвергаешь мою жизнь опасности, ибо царь, узнав, что Давид прячется здесь, может убить и меня?” Зачем? Зачем? Почему? Почему?… Но ни Давид не высказал претензий Самуилу, ни старый судья не возроптал против Бога. Они оба не понимали до конца, почему происходит именно так, но твёрдо верили Господу, зачем-то допускающему это в их жизни. Но не бывает ли так, что мы предпочитаем не смиряться пред Богом, а больше роптать, выражая претензии: почему и зачем? И вот Саулу становится известно, что Давид в Раме, у Самуила. Взбешённый правитель посылает слуг арестовать сына Иессея, но те, вдруг придя в Раму, начинают пророчествовать. Наконец, “Саул сам пошел в Раму, и дошел до большого источника, что в Сефе, и спросил, говоря: где Самуил и Давид? И сказали: вот, в Навафе, в Раме. И пошел он туда в Наваф в Раме, и на него сошел Дух Божий, и он шел и пророчествовал, доколе не пришел в Наваф в Раме. И снял и он одежды свои, и пророчествовал пред Самуилом, и весь день тот и всю ту ночь лежал не одетый; поэтому говорят: „неужели и Саул во пророках?“” (1 Цар. 19:22—24). Здесь Бог продемонстрировал Свою власть не только над людьми, но и над демонами, покорившими себе Саула. Он не только спас Давида, но и показал этим примером, что каковы бы ни были враги, если он будет верен Богу, то сможет одержать любую победу. И даже самые отъявленные недруги будут говорить то, чего не хотят. Недаром в Библии сказано: “Когда Господу угодны пути человека, Он и врагов его примиряет с ним” (Пр. 16:7). Вот, вскоре после этого ответа Господа Давид переживает вновь гонения от Саула. Давиду было, от чего удивиться: Господь только что показал Свою власть, смирив царя, — но не прошло и совсем немного времени, как положение дел вновь вернулось к исходному состоянию, будто бы ничего с Саулом не происходило. Давид опять преследуем царём, одержимым желанием убить его. Не бывало ли и в нашей жизни так же? Мы молимся Богу, Он отвечает нам, наконец, на молитву, но не успели мы вознести благодарность, как ситуация вернулась к исходной. Невольно возникает вопрос, а был ли вообще ответ от Бога или это было просто случайное совпадение? Слышит ли Он вообще молитвы, если допускает злу господствовать над нами? Подобные мысли возникают, порой, у нас, возникли они и у Давида, который начинает использовать человеческие методы, чтобы избежать смерти от Саула. Так, он прибегает в город Номву, к священнику Ахимелеху. Последний вместе со своим семейством был одним из немногих, кто оставался верен Богу, храня Истину. Но даже ему Давид боится открыть правду, говоря: “царь поручил мне дело и сказал мне: „пусть никто не знает, за чем я послал тебя и что поручил тебе“; поэтому людей я оставил на известном месте. Итак, что есть у тебя под рукою, дай мне, хлебов пять, или что найдется” (1 Цар. 21:2—3). Если бы он открылся этому верному Божьему слуге, быть может, тот мог бы найти выход, но Давид решает прибегнуть ко лжи. Получив у священника подкрепление, Давид бежит ни куда-нибудь, а к Анхусу, царю Гефа, одного из пяти царских филистимских городов. Он бежит к своим злейшим врагам, которые бы много дали за то, чтобы убить его. Но он бежит туда потому, что Саула боится больше, и земля филистимлян — единственное место, где израильский царь не сможет его достать. И только оказавшись при дворе гефского правителя, услышав речи слуг Анхуса, напоминавших царю, что это тот самый Давид, который причинил им столько зла, победитель Голиафа начинает понимать, куда он попал. “Тогда, боясь быть убитым и подвергнуться здесь той же самой опасности, от которой он бежал из владений Саула, Давид притворился сумасшедшим и юродивым, говорил с пеной у рта и всякими другими способами старался убедить царя Гефа в своей душевной болезни. Действительно, царь очень рассердился на своих слуг за то, что они привели к нему сумасшедшего, и потому приказал им поскорее выпроводить Давида” [Иосиф Флавий. Указ. соч. Т. 1. Книга 6. Глава 12, 2. С. 303]. Такая реакция гефского царя не была случайной и странной. Дело в том, что в древнее время, как и в средние века, юродивые считались особыми Божьими посланцами. Недаром, даже такая болезнь, как эпилепсия, называлась священной [Коркина. Лакосина. Личко. Указ. соч. С. 354]. Юродивых не трогали, боясь вызвать недовольство богов. Боялся юродивых даже упомянутый нами Иван Грозный, который без ропота выслушивал все обличения, которые ему давал юродивый Василий Блаженный, в честь которого царь повелел даже построить на Красной площади в Москве замечательный храм, называемый и по сей день Храмом Василия Блаженного. Спасшись, таким образом, из Гефа, Давид “убежал в пещеру Адолламскую, и услышали братья его и весь дом отца его, и пришли к нему туда. И собрались к нему все притесненные и все должники и все огорченные душею, и сделался он начальником над ними; и было с ним около четырехсот человек. Оттуда пошел Давид в Массифу Моавитскую и сказал царю Моавитскому: пусть отец мой и мать моя побудут у вас, доколе я узнаю, что сделает со мною Бог. И привел их к царю Моавитскому, и жили они у него все время, доколе Давид был в оном убежище” (1 Цар. 22:1—4). Адолламская пещера получила своё название от города Адоллам (в пер. справедливость народа). Эта пещера сохранилась и по сей день, поражая путешественников своими размерами и извилистостью ходов. Именно сюда к нему начали стекаться все те, кто страдал от деспотии Саула, надеясь укрыться от произвола в грозной пещере. Но недолго там они смогли пробыть, ибо их местонахождение стало известно Саулу. Давид со своими людьми бежит во владения колена Иудина, в лес Херет, охватывавший многие и многие километры и представлявший собой настоящую чащу. Между тем Саулу стало известно не только о появлении вновь в его владениях ненавистного ему Давида, но и о том, что ему в своё время оказал помощь священник Ахимелех, которого царь немедленно приказывает привести к себе. Когда тот прибыл, царь, не пожелав прислушаться к его словам, приказал сирийцу Доику убить священника “и всю его родню, состоявшую приблизительно из трёхсот пяти человек. Затем Саул послал отряд так же в священнический город Наву с повелением перебить там всех, не щадя даже женщин и малых детей. Самый же город был предан пламени. Спасся из этой резни один лишь сын Ахимелеха, по имени Авиафар. Таким образом, оправдалось предсказание, данное Господом Богом первосвященнику Илию, а именно, что беззакония его двух сыновей повлекут за собой истребление всего рода” [Иосиф Флавий. Указ. соч. Т. 1. Книга 6. Глава 12, 6. С. 305].

Ахимелех, убитый Саулом, был правнуком Илия (1 Цар. 4:21; 14:3; 22:9). Оставшийся в живых Авиафар бежит к Давиду, такому же изгою, как и он сам. Вместе с ним к Давиду постоянно стекаются жертвы Саулова произвола, и вскоре вокруг сына Иессея складывается не малая военная сила [Циркин. Указ. соч. С. 142]. Практически любой, оказавшийся на месте Давида, стал бы делать всё со своей стороны, чтобы дестабилизировать и без того расшатанное государство Саула. Любой другой, пользуясь недовольством народа взбалмошной политикой царя, начал бы разжигать огонь гражданской войны, заключать союзы с теми же филистимлянами, чтобы они нападали на израильтян, поддерживая в тех ненависть к Саулу, который не мог бы их защитить. Но Давид не делает ничего подобного. Он поступает вопреки всякому политическому расчёту, хотя любой, даже щепетильный человек на его месте, мог бы найти себе оправдание. “Ведь Господь помазал меня на царство, а Саула отверг. Значит, законный царь я, а не тот узурпатор”, — мог бы подумать Давид. Но Давид по-прежнему любит и уважает Саула. Он любит свой народ, и потому не хочет ввергать его в пучину гражданской войны и тем более, провоцировать на него нападения врагов. Более того, он как бы ещё и укрепляет царство Саула, защищая его земли от вражеских нашествий. “И известили Давида, говоря: вот, Филистимляне напали на Кеиль, и расхищают гумна. И вопросил Давид Господа, говоря: идти ли мне, и поражу ли я этих Филистимлян? И отвечал Господь Давиду: иди, ты поразишь Филистимлян, и спасешь Кеиль” (1 Цар. 23:1—2). Когда о своём намерении пойти спасать Кеиль Давид сообщил своим людям, то те “сказали ему: вот, мы боимся здесь в Иудее, как же нам идти в Кеиль против ополчений Филистимских?” (1 Цар. 23:3). Возражение его воинов было вполне обосновано, ибо Кеиль (в пер. укрепление) располагался в долине Иудейской, в низменности, т.е. выйдя из природно защищенного Херета, сподвижники Давида оказывались как на ладони перед Саулом, силы которого их превосходили в несколько раз, и если в пещерах и лесах можно было от них успешно укрываться, то в незащищенной долине они становились прекрасным и лёгким объектом нападения для войск Саула. Но Давид не захотел принимать просто правильных человеческих рассуждений, решив вопросить Бога. Тем более, что здесь речь шла не просто о нём, а о его соотечественниках, жителях Кеиля, которым грозил страшный филистимский полон и надругательства. Он не захотел ставить свою личную безопасность выше свободы кеилитян: “Тогда снова вопросил Давид Господа, и отвечал ему Господь, и сказал: встань, и иди в Кеиль; ибо Я предам Филистимлян в руки твои” (1 Цар. 23:4). “Когда был получен благоприятный ответ, предвещавший победу, Давид двинулся со своими товарищами на филистимлян, учинил среди них страшную резню и захватил крупную добычу. Затем он остался у килланцев для их охраны в продолжении всего времени, пока они могли бы безопасно собирать свою жатву с полей” [Иосиф Флавий. Указ. соч. Т. 1. Книга 6. Глава 13, 1. С. 307]. Узнав, что его недруг в Кеиле, Саул немедленно созывает поход. Одновременно с этим Давид узнаёт, что оставаться в городе смертельно опасно, ибо жители города предадут его Саулу. Вместо того, чтобы жестоко расправиться с неблагодарными кеилитянами, сын Иессеев просто покидает город, который бесславно сходит с анналов истории. Ныне на месте города Кеиля располагается бедное селение Кила (31є37’ с.ш., 35є в.д.). Невдалеке от него, согласно древнему преданию, находится могила пророка Аввакума. От Кеиля Давид бежит в пустыню Зиф.

return_links(); ?>

Библия и наука — nauka.bible.com.ua

Опарин А.А. В поисках бессмертия. Археологическое исследование Первой книги Царств

Зловещий двигатель прогресса