Каждый из нас помнит знаменитое произведение Н. В.
Гоголя «Мёртвые души», герой которого, предприимчивый П. И.
Чичиков, сумел на себя «заставить работать» мёртвых крестьян. Эта
«замечательная» идея мёртвых душ, с помощью которой Гоголь сумел
раскрыть сущность России тех лет, имела свой исторический прототип,
только вместо улыбки — приводящий в ужас. Дьявольское учение о
бессмертии души принимало в истории порой весьма жуткие очертания.
Одно из них и было явлено в культе вуду. В культе, в котором идея
манкурта — человека без прошлого, настоящего и будущего достигла
своего апогея. Отошедшим от Господа и Его заповедей людям
показалось мало делать таких же людей, как и они, рабами или
манкуртами. Они хотели более уверенно ощущать свою власть над
человеком и одновременно с этим уничтожить его как личность. И вот
они решают создать мёртвого манкурта, безропотно и вечно
прислуживающего им… Начало XVI века ознаменовалось религиозными
потрясениями, освоением колонизаторами новых, только открытых
земель (в первую очередь на американском континенте) и ростом
испанского могущества. Испанская империя, руководимая Карлом V,
почти с каждым днём увеличивалась и богатела. На новые земли,
доходы с которых шли на покрытие военных расходов, требовались всё
новые и новые рабы. Американские индейцы, используемые сначала
испанцами для работы на золотых приисках и рудниках, оказались
неприспособленными к этой работе, умирая порой сотнями в один день.
И тогда священнику Бартоломео де Лас Касасу пришла в голову мысль
использовать на этих работах негров из африканских испанских
владений. В 1518 году первые три раба из Западной Африки были
перевезены в Америку. Сильные и выносливые негры показали себя
хорошими работниками и было решено начать планомерный вывоз негров
на американский континент. Когда говорят об этой страшной
насильственной депортации миллионов людей, то, как правило,
представляются расчётливые и кровожадные белые с одной стороны, и
беззащитные наивные чёрные люди с другой. Однако дело обстояло
далеко не так. Негров белые чаще не похищали, а покупали у таких же
негров. Вот, что об этой возмутительной продаже своих же сограждан
пишет великий английский путешественник и миссионер Дэвид
Ливингстон, который всю свою жизнь боролся с рабством и нёс
Евангелие людям. «Вожди всегда старались создать впечатление, что
они стыдятся этой торговли, и старались оправдаться: „Мы не продаём
много народу: мы продаём только тех, кто совершил преступление“.
Как правило, „товар“ для этой торговли составляют низшие слои
населения и преступники: поэтому невольники так безобразны. Кроме
преступников, продаются, вероятно, и другие — например, обвиняемые
в колдовстве. Внезапно исчезают иногда сироты, не имеющие друзей, и
никто не интересуется, что с ними случилось. Искушение продавать
своих подданных особенно велико потому, что в горных районах мало
слоновой кости и часто вождь может купить заграничные товары только
на человеческое мясо. Аджава предлагают взамен ткань, медные
кольца, посуду и иногда красивых молодых женщин и согласны
подвергнуться неприятностям, связанным с тем, чтобы увести ночью
тех, кого указал им вождь. Они дают четыре ярла хлопчатобумажной
ткани за мужчину, три за женщину и два за мальчика или девочку. Они
увозят их к португальцам в Мозамбик, Ибо и Келимане. Другой
источник поставки рабов, жертвами которого становятся все слои
населения, но преимущественно, простой народ, — часто открывается
тогда, когда одна часть племени, побуждаемая жаждой наживы,
начинает красть и продавать своих соплеменников. Этим зло не
ограничивается. Начинается междоусобная борьба. Более слабая часть
племени изгоняется, делается бродячей и так разлагается, что живёт
грабежом и продажей своих пленников и даже друг друга без зазрения
совести». [1]. Десятки и сотни тысяч африканцев были вывезены за
тысячи километров от дома, навеки оторванные от семей. «От старой
жизни у рабов не оставалось ничего кроме религиозных верований и
обычаев. Эти верования были в основном анимистическими, основанными
на шаманстве». [2]. Религия… «Vodun — возникшая на Карибских
островах (о. Гаити), религия, еще известная как Voodoo и Hoodoo.
Корни религии уходят в Западную Африку, откуда привозились на Гаити
рабы. Слово vodun происходит от vodu, что означает „дух“ или
„божество“ в переводе с языка Fon, одного из наречий Dahomey
(Dahomey — район Западной Африки), именно там и находится по
приданию место обитания божеств vodun лоа (loa). Смешение
традиционных верований народности Дагомеи и католических церемоний
привели к формированию этой религии. На основе этого можно отнести
данную религию к продукту работорговли. Это был своеобразный ответ
рабов на те унижения, которые им пришлось пережить во время
расцвета работорговли. Под страхом страшных пыток и казни религия
была запрещена местными властями, рабов насильно крестили как
католиков, что и выразилось обычаях и ритуалах религии, которую
местное население держало в большом секрете. Конкретно это
выразилось в том, что божества схожи по форме с католическими
святыми; свои ритуалы те, кто исповедовал вуду, очень приблизили к
католическим, стали использовать статуи, свечи, мощи, реликвии и
тому подобное. Впоследствии вместе с переселенцами религия vodun
перекочевала на другие Карибские острова, наибольшее
распространение она снискала на Ямайке и Тринидаде. Кроме того, на
Кубе, в частности, она трансформировалась в религию Сантерия
(Santeria), где вместо привнесенного французами католического
начала, наряду с африканскими, встали испанские католические
тенденции. Хотя, в принципе, все религии Карибского бассейна так
или иначе схожи между собой, имея общие корни и отличаясь лишь в
деталях. Религия vodun в этом ряду занимает особое место, выделяясь
по целому ряду характеристик. Будучи религией более чем гибкой, она
трансформировалась при переходе от одного поколения к другому.
Будучи гибридом завезенных извне религий и укоренившись на Гаити,
vodun в свою очередь стала предметом „на вывоз“ и стала потихоньку
перемещаться на континент. Особую популярность она снискала в Новом
Орлеане, в штате Майами и в Нью-Йоркском мегаполисе, повсюду
порождая новые взгляды и убеждения, таким образом снискав по всему
миру в общей сложности более пятидесяти миллионов
последователей (!)». [3]. Поклонники вуду есть и в России, и на
Украине, особенно в больших городах, среди учащихся ВУЗов. Как же и
чем объяснить то, что религия полудиких африканских племён,
вывезенных в своё время в качестве рабов в Америку, сегодня
покорила умы потомков рабовладельцев, сделав из них самих покорных
слуг. Что же исповедует религия вуду? «Вуду характеризуется прежде
всего верой, что мир населен добрыми и злыми лоа, которые формируют
всю сущность религии, и от них зависят здоровье и благосостояние
всех людей. Приверженцы вуду полагают, что предметы, служащие лоа,
продлевают и выражают его. Лоа весьма активны в мире и часто
овладевают верующими в течение всего ритуала. Только специальные
люди, такие, как белые колдуны унганы (houngan) и колдуньи мамбо
(mambo), могут напрямую общаться с лоа. Во время обряда совершаются
жертвоприношение и ритуальные танцы, затем унганы впадают в транс и
упрашивают лоа о помощи и покровительстве в житейских делах, о
благосостоянии. Если лоа остаются довольны щедрыми подарками и
обряд проведен правильно, в успешном его результате можно не
сомневаться. В отличие от остальных схожих религий, вуду имеет свои
высокоупорядоченные взгляды в отношении „темной“ стороны лоа и
людей. Колдунов, использующих черную магию, именуют бокорами
(bokor), они объединены в тайные общества. Они могут наслать на
человека порчу, используя восковую куклу или оживить мертвеца,
полностью подчинив его себе, наслать на врага и тем самым
смертельно запугать его. Если это происходит, то недругам
приходится не сладко». [4]. «Самым важным из всех элементов…
является достижение состояния транса или
одержимости… феномен одержимости — это когда бог
входит в разум одного из верующих и тот становится богом в душе,
поступках и речи… Стать одержимым богом или духом —
основная задача обрядов вуду. Это знак великого уважения,
свидетельство того, что бог или дух сочтёт индивидуума достойным
вместилищем или сосудом своей божественной имманентности». [5]. Для
достижения состояния транса или одержимости духами использовались
барабаны, танцы, ритмические заклинания, а иногда и наркотики [6].
Поэтому неудивительно, что одним из главных объектов почитаний у
вудуистов является Уроборос (или, как его называют гаитяне,
Дамбалла Ведо) — змей, которого они считают
главным источником силы. Практически у всех древних народов змей
является символом зла, ибо каждый из народов земли сохранил пусть
смутные, но воспоминания о золотом веке, когда люди были
бессмертны, но затем потеряли его из-за хитрости змея. Итак,
вудуисты поклоняются змею — древнему символу зла, черпая в нём свою
силу. «Ритуал всегда начинается с втыкания в землю длинного шеста,
служащего своеобразной основой для визуализации Дамбалла. Всякий
раз, когда вы смотрите на шест, — пишет Маркус Бэк в своей книге
„Внутри вуду“, — вообразите, что вокруг него обвилась змея. Ее нет
там на самом деле, она в вашем воображении. Когда христиане смотрят
на крест, они видят пригвожденного к нему человека. Сегодня вы
должны так же мысленно увидеть Дамбаллу. Далее следует освящение
самого шеста, жертвенника и всех присутствующих. Трое барабанщиков,
выстукивая четкий ритм, причем каждый свой, возвещают об открытии
церемонии. После чего поется песня-прошение, обращенная к лоа
Легбе: „Папа Легба отвори ворота. Папа Легба, отвори ворота и дай
мне пройти. Отвори ворота, чтобы я смог возблагодарить лоа“. Танцуя
вокруг шеста, мамбо, вместе со своей помощницей — унси и помощником
— ла пласом, струйкой воды из кувшина создают вокруг шеста
магический круг в честь Папы Легби и охранителя дома Огуна Феррея
(Ogou Fer), дабы отогнать от себя и присутствующих злых духов, под
которыми некоторые авторы видят христианских святых. После
рассказанного здесь освящения мамбо и унган (в зависимости от того,
кто проводит ритуал) призывают духа, которому посвящено таинство,
через создание его знака веве (veve). „Мамбо склонилась над землей,
— рассказывает очевидец событий М. Бэк, — пропуская муку между
большими и указательными пальцами, она плавными и проворными
движениями нанесла на полу перистиля изящный узор. Белая мука четко
выделялась на темной земле. Мамбо провела безукоризненно прямую
линию, затем пересекла ее второй и получился правильный крест. Тем
же самым ритмичным движением она снова погрузила руку в сосуд, и
опять мука узкой струйкой полилась из ее руки, очерчивая на земле
символический контур сердца. С прекрасным мастерским чувством мамбо
творила веве. На оконечностях креста появились искусно изображенные
сердечки, затем круги, и, наконец, все покрыло кружево линий.
Теперь веве представляло собой сложную мозаику, четкую, как чертеж
мелом на классной доске“. Когда веве готово, мамбо, призывая лоа и
прося благосклонности святых вуду, пускается в ритуальный танец,
постепенно затягивая в него всех собравшихся. Созерцание веве,
визуализация Дамбаллы и приношение в жертву молодого петуха служит
в этом ритуале источником жизненной силы и энергии, а снизошедший
на землю лоа повергает людей в экстаз, чему в немалой степени
способствует и обильное возлияние рома. Танец продолжается всю ночь
и заканчивается всеобщим погружением в транс». [7]. Но своей
поистине всемирной известностью вуду обязан зловещему феномену
зомби, который многие до сих пор считают сказкой,
другие — проявлением действия алкоголя или наркотиков, третьи —
фальсификацией жрецов. Однако, ни одно из этих утверждений, как мы
увидим, сегодня не подтверждается наукой, которой удалось после
долгих десятилетий недоумения хотя бы частично приоткрыть завесу
над феноменом зомби, ещё более страшным, чем манкурт, приоткрыть
завесу, за которой открылась стена, пред которой безмолвно
отступила наука. Но прежде, чем мы увидим некоторые механизмы
зомбирования, предоставим слово современному учёному, бывшему
свидетелем одного из самых поразительных и жутких обрядов,
проходящих на нашей земле. «Обряд „воскрешение из мертвых“ — это,
пожалуй, самый мистический и самый непознанный из обрядов,
практикуемых жрецами вуду. Прошло около трех недель после моего
прибытия в Абомее, прежде чем мне с помощью изрядного количества
десятифранковых бумажек удалось уговорить Нгамбе показать мне одну
из церемоний „воскрешения из мертвых“. Мы отъехали на несколько
миль от Абомеи и достигли ущелья, в которое вела дорога, скорее
похожая на тропинку. Извиваясь по склону, она поднималась вверх по
крутой долине. В конце подъема была небольшая поляна. Нгамбе
предупредил меня, чтобы я соблюдал полную тишину. Не знаю, чего он
хотел — то ли скрыть мое присутствие, то ли дать почувствовать, как
трудно ему было устроить это „тайное“ посещение. Из разъяснений
Нгамбе явствовало, что мы присутствуем на обряде „воскрешения из
мертвых“ человека, подвергшегося нападению духов, насланных
знахарем соседней деревни. Жрецы фетишей деревни несчастного
собрались, чтобы уничтожить или нейтрализовать власть духов,
„убивших“ их подопечного. Мы укрылись в кустах примерно в
пятидесяти футах от поляны, где собралась группа туземцев. Мне было
ясно, что Нгамбе, чтобы „устроить“ мое присутствие, поделился с
участниками церемонии полученными от меня деньгами. Хотя дело шло к
вечеру, я все же захватил с собой камеру, но, к великому моему
сожалению, для съемок света было недостаточно. Человек лежал на
земле, не проявляя никаких признаков жизни. Я заметил, что одно ухо
у него было наполовину отрублено, но это была старая рана; больше
никаких следов насилия видно не было. Вокруг него стояла группа
негров, одни были совершенно голыми, на других были надеты длинные,
неподпоясанные рубахи. Среди них было несколько жрецов, которых
можно было отличить по пучку волос на бритой голове. Слышался
равномерный шум голосов: шла подготовка к церемонии. Всем
распоряжался старик в старом, вылинявшем армейском френче, свободно
свисавшем до коленей. Он покрикивал на остальных, размахивая
руками. На его запястье был браслет из слоновой кости. Старик,
очевидно, был главным жрецом фетиша, и ему предстояло сегодня
изгонять злых духов. Вдруг несколько человек быстрыми шагами
приблизились к распростертому на земле безжизненному телу, подняли
его, перенесли к центру поляны и весьма небрежно опустили на землю.
Можно было полагать, что человек был мертв или весьма близок к
смерти. Двое мужчин начали бить в барабаны, сделанные из полых
внутри обрубков стволов. Барабанщиками были молодые ребята, явно не
принадлежавшие к числу служителей храма. Их мускулы как тугие узлы
вырисовывались под темной блестящей кожей, лица были неподвижны.
Ритмичные движения их рук производили полугипнотическое
впечатление. Волосы их были заплетены в косички, украшенные белыми
и красными костяными бусинками. Главный жрец, одежду которого
составляли только рыжий френч и бусы, начал ритмично приплясывать
вокруг распростертого на земле тела, что-то бормоча низким
монотонным голосом. Его одеяние комично развевалось в танце,
обнажая черные блестящие ягодицы, когда он раскачивался из стороны
в сторону, подчиняясь ритму барабанов. Я наклонился и сказал
Нгамбе: — Я белый доктор. Я хотел бы осмотреть человека и
убедиться, что он действительно мертв. Сможешь ли ты это устроить?
Нгамбе решительно отказывался, но в конце концов встал и пошел
вперед. Состоялись краткие переговоры: старый жрец прекратил свой
танец, что-то резко сказал, остальные согласно закивали головами.
Наконец Нгамбе вернулся. — Ты действительно доктор? — спросил он. Я
подтвердил, решив не вдаваться в тонкости различий между моей
профессией зубного врача и другими областями лечебной практики.
Нгамбе дал знак следовать за ним. — Не прикасаться! — резко
приказал он. Я согласно кивнул и стал на колени около
распростертого тела. Танец прекратился, и зрители собрались вокруг,
с любопытством наблюдая за мной. На земле лежал здоровый молодой
парень, более шести футов ростом, с широкой грудью и сильными
руками. Я сел так, чтобы заслонить его своим телом, быстрым
движением приподнял ему веки, чтобы проверить зрачковую реакцию по
Аргил-Робинсону. Реакции не было. Я попытался также нащупать пульс.
Его не было. Не было и признаков биения сердца. Вдруг сзади
раздался шум, словно все дружно вздохнули. Я обернулся к Нгамбе. В
его глазах сверкала злоба, а лицо было искажено ужасом. — Он умрет!
— сказал он мне по-французски. — Ты коснулся его. Он умрет. — Он и
так мертв, Нгамбе, — сказал я, вставая. — Это преступление. Я
должен сообщить французской полиции. Нгамбе все еще тряс головой,
когда старый жрец неожиданно возобновил свой танец вокруг тела. Я
встал поодаль, не зная, что делать. Положение было не из приятных.
Хотя я и не испытывал большого страха, зная, что страх перед
французской полицией защитит меня от любого насилия, однако в
действиях этих людей многое было непонятно мне, и они легко могли
оказаться опасными. Я вспомнил историю об одном бельгийском
полицейском, которого убили, растерзали на несколько сот кусков и
наделали из них фетишей за то, что он помешал обряду поклонения
племени своему фетишу. Нас окружила группа из тридцати человек.
Низкими голосами они запели ритмичную песню. Это было нечто среднее
между воем и рычанием. Они пели все быстрее и громче. Казалось, что
звуки эти услышит и мертвый. Каково же было мое удивление, когда
именно так оно и случилось! „Мертвый“ неожиданно провел рукой по
груди и попытался повернуться. Крики окружающих его людей слились в
сплошной вопль. Барабаны начали бить еще яростнее. Наконец лежащий
повернулся, поджал под себя ноги и медленно встал на четвереньки.
Его глаза, которые несколько минут назад не реагировали на свет,
теперь были широко раскрыты и смотрели на нас. Мне нужно было бы
измерить его пульс, чтобы знать, не было ли тут воздействия
какого-либо снадобья. Однако Нгамбе, обеспокоенный моим
присутствием в такой момент постарался увести меня подальше от
круга танцующих. Потом я расспрашивал его, был ли этот человек
действительно мертв. Нгамбе, пожав костлявыми плечами, ответил:
„Человек не умирает. Его убивает дух. Если дух не желает больше его
смерти, он живет“. Он говорил на своей кошмарной смеси кисвахили с
португальским, французским и английским. Смысл его слов сводился к
тому, что человек, над которым только что совершали ритуал, был
„убит“ духом, насланным хранителем фетиша, который действовал по
наущению его врага. Этот дух вошел в тело человека и послужил
сначала причиной его болезни, а затем и смерти. Однако в короткий
период после смерти еще возможно вернуть душу человека в тело, если
изгнать оттуда злого духа. Дотронувшись до человека руками, я чуть
было не испортил все дело. Мне сдается, что этому человеку дали
какой-то алкалоид, который вызвал состояние каталепсии или транса,
и тело его казалось безжизненным. С другой стороны, он мог
находиться в состоянии глубокого гипнотического сна. Самым
удивительным для меня во всяком случае было то, что человек,
находившийся в состоянии, при котором он не реагировал на обычные
тесты, был выведен из него без помощи лекарств или известных
стимуляторов, и даже без прикосновения человеческих рук. Позднее,
рассказывая одному представителю французской администрации об этом
деле, я убедился, что не был единственным белым, присутствовавшим
на подобной церемонии. Добиться согласия жреца фетиша не составляло
особого труда, естественно, за соответствующую мзду. Хотя
официально культ вуду запрещен, французская полиция не желает
ссориться с жрецами и смотрит сквозь пальцы на их деятельность. Но
их деятельность причиняет очень большой вред. С помощью наркотиков
или гипноза они полностью порабощают свои жертвы. Под
психологическим давлением жреца люди становятся безвольным его
орудием. Сколько скрытых преступлений совершают таким образом жрецы
вуду, представить себе невозможно даже приблизительно. Страх перед
жрецами служит им надежной защитой. Я не рассказывал принцу Ахо,
что мне пришлось побывать на церемонии „воскрешения из мертвых“. Он
тоже ни о чем меня не спрашивал, хотя, как мне кажется, знал об
этом. Вскоре после этого с помощью принца мне довелось побывать в
„храме леопардов“. „Храм“ представлял собой группу соломенных
хижин, окруженных изгородью из колючего кустарника, где справляли
свои ритуалы поклонники различных фетишей. Такие „храмы“ обычно
бывают настолько тщательно укрыты, что без провожатого посторонний
может пройти в нескольких шагах от них и не заметить. Мы пришли,
когда церемония была в полном разгаре. Мне разрешили делать снимки.
На небольшой площадке при входе в „храм“ стояло несколько женщин.
Их лица были закрыты покрывалами из раковин каури, и все они явно
находились в состоянии гипнотического транса. Мне сообщили, что
состояние транса продолжается три недели, и все это время они
находятся в полной власти жрецов. В данном случае женщины были в
столь глубоком трансе (или гипнотическом сне), что даже для
совершения самых естественных отправлений человеческого тела они
нуждались в посторонней помощи. Этот метод гипноза очень интересен.
Нгамбе рассказал с удивившей меня искренностью, что гипноз основан
целиком на вере. Каждая из женщин верит, что фетиш вошел в ее тело
и управляет ею. И она покорно подчиняется приказам жреца. Раздалось
несколько ударов барабана, послуживших командой, на которую были
способны реагировать находящиеся в трансе женщины. Он означал конец
их трехнедельных мук и знаменовал начало самой торжественной части
обряда. Тамтамы начали бить все громче и быстрее. Женщины одна за
другой стали издавать странные звуки, которые перешли в крик. Затем
они начали танец. У меня не хватает слов, чтобы описать эффект,
производимый таким танцем. В нем не было ни согласованных движений,
ни определенного рисунка. Каждая из участвующих женщин, танцуя,
приходила во все большее возбуждение, полностью теряя всякое
представление об окружающем. Казалось, что они ничего не видят
вокруг себя. Часто они сталкивались друг с другом, и иногда одна из
них падала. Следуя ударам барабана, она поднималась и возобновляла
свой дикий хаотический танец. Наконец барабаны стали бить тише и
медленнее, и на середину вышли три жреца фетиша, держа в руках
цыплят и козленка — ритуальные жертвы, заменившие обязательные
прежде человеческие жертвы. Кровь животных капала на землю,
попадала и на зрителей. Нгамбе наклонился и прошептал что-то
непонятное. Я взглянул на принца. Тот шепотом сказал мне, что
сейчас мы увидим одно из самых редких зрелищ в Африке —
перевоплощение человека в леопарда. Это был тот самый древний
ритуал, о котором мне столько приходилось слышать. Так называемая
ликантропия, форма безумия, когда участник ритуала воображает себя
каким-либо животным, копируя некоторые его характерные внешние
черты и привычки. Ахо прошептал мне, что, если зверь появится из-за
кустов (видимо, это будет леопард), я ни в коем случае не должен
его касаться. Нельзя также пытаться убежать. И то и другое является
грубым нарушением ритуала и вызовет гнев леопардов. Главный жрец
затянул низким голосом погребальный гимн. Жрец был высокого роста,
худой, с глубокими складками на лице, но глаза его горели столь
ярко, что мой взгляд был почти гипнотически прикован к ним. Голос
его поднялся почти до крика, и по толпе пробежала какая-то дрожь.
На площадку вбежала, почти впорхнула девушка. Ее нагота не была
прикрыта ничем, если не считать бус из раковин каури на шее и
такого же пояса на талии. Она была высокая и удивительно
пропорционально сложена. У нее были сильные руки и ноги, широкие
плечи и высокая полная грудь. Ее кожа цвета черного дерева блестела
в отблесках затухающего костра. Над нею с каким-то неземным
величием склонялись ветки дерева, и казалось, что она танцует в
облаке тусклого света. Неожиданно она остановилась и огляделась,
затем произнесла несколько слов низким музыкальным голосом.
Барабаны стихли, только последний звук, казалось, еще дрожал в
воздухе. Вдруг Ахо схватил меня за руку. — Смотрите! — прошептал он
в каком-то экстазе. — Видите двух леопардов рядом с нею? Луна
поднималась над деревьями, заливая молочным светом темноту за
пределами костра. Девушка была всего в нескольких шагах от меня, я
никаких леопардов не видел, но глаза зрителей следили не только за
девушкой, но и за пространством рядом с нею, как будто бы там было
что-то видимое только им. Ахо продолжал сжимать мою руку. —
Смотрите, там за нею — пять леопардов! Я не понял, говорил ли он
это всерьез или издевался надо мной. Но когда он неожиданно
скомандовал: „Отойдите на шаг, или вы его коснетесь!“ — я понял,
что это не шутка. Что бы ни происходило на самом деле, принц Ахо
видел леопардов. Главный жрец фетиша начал петь еще громче, чем
раньше. Барабан снова стал бить громко и быстро. И вдруг мне
показалось, что глаза у меня сейчас вылезут на лоб: сразу за
девушкой, на границе мерцающего света, я увидел тень животного; я
не успел выразить своего удивления, как предо мной появился
взрослый сильный леопард. Это могло быть моим воображением. Если
так, то, значит, я обладал большим воображением, чем считал прежде.
Еще два леопарда появились позади девушки. Они величественно прошли
через площадку и все трое исчезли в тени деревьев. Больше всего
меня поразило то, что я совершенно отчетливо видел в зубах одного
из леопардов цыпленка. — Вы видели их! — с триумфом воскликнул Ахо,
повернувшись ко мне. Я не смог ответить. Я молчал. Я не знал, видел
я что-нибудь или находился под воздействием массового гипноза. Если
это был гипноз, то гипноз превосходный, ибо во всем остальном я
чувствовал себя совершенно нормально. До сих пор я так и не знаю,
что же я видел. Я думаю, что это был леопард, или, точнее, три
леопарда. Но если нет, то что-то удивительно похожее на леопардов.
Во время моего краткого пребывания в Дагомее мне посчастливилось
запечатлеть на снимках многие из ритуальных танцев, составляющих
существенный элемент общественной и религиозной жизни страны. Одним
из наиболее впечатляющих был „танец грома“, который хотя и не имел
прямого отношения к интересовавшей меня практике первобытной
медицины, но сопровождался рядом интересных явлений. На сей раз
танец должен был состояться на площади у дворца, и принц почтил его
своим присутствием. Он нес, как обычно, королевский большой зонт —
символ королевского сана. В Дагомее зонт играл роль флага или
геральдической хоругви. Он был изукрашен рисунками, повествующими о
храбрости и величии королей Дагомеи. Центральный стержень зонта,
сделанный из бамбука, был очень длинен, так что зонт, сделанный из
белых клиньев хлопчатобумажной или шелковой ткани, колыхался, как
цветок на длинной ножке. Мы стояли на ступенях павильона, тень
зонта была недостаточна, чтобы полностью защитить от солнца
огромную фигуру принца. Чтобы укрыть его целиком, размеры зонта
должны были бы быть сходны с тентом передвижного цирка, так что на
мою долю почти не доставалось тени. Участники танца по очереди
приближались к принцу, делали глубокий поклон, падали ниц и терлись
лбом в пыли. Некоторые, уходя, брали горсть пыли и посыпали его
голову. Каждый раз принц в знак одобрения щелкал пальцами. Затем
принц занял свое место на великолепном резном троне в окружении
двадцати восьми своих жен. Наконец, сделав обход прямоугольной
площади, камни которой еще столетие назад обагряла кровь людей,
приносимых в жертву во время „ежегодного праздника“, принц занял
предназначенное ему место на троне, покрытом великолепной резьбой.
Вокруг расположились его жены. „Танец грома“ служит примером
странной гармонии, существующей между примитивными обычаями этих
людей и силами природы. Гармония эта недоступна логике и непонятна
для представителей цивилизованного мира, однако она просто и
совершенно естественно воспринимается сознанием туземцев. На
площадку танца вбежал стройный мужчина, размахивая сосиаби —
длинным танцевальным жезлом с острым и блестящим бронзовым
топориком на конце. Резкими движениями жезла он рисовал в воздухе
зигзаг молнии. Удары барабанов создавали впечатление отдаленного
грома. Танцор начал кружиться на месте во все ускоряющемся темпе.
Затем, зажав жезл в зубах, он начал выделывать немыслимые фигуры. К
нему постепенно присоединялись другие. Извиваясь в танце, они
иногда склонялись так низко, что касались лбами земли. Танцор с
жезлом как одержимый носился вдоль стены окружавших площадки людей,
размахивал своим жезлом и чуть не задевал им зрителей. В начале
танца на небосклоне не было ни облачка. Взглянув случайно вверх, я
заметил, что небо стали затягивать грозовые облака. Танец
продолжался, послышались раскаты грома, еще больше воодушевившие
танцоров. С криками и гримасами они совершали дикие прыжки. Я
чувствовал, что и меня постепенно захватывает безумие, овладевшее
ими, но оно не помешало мне испытать беспокойство при мысли, что
тяжелые тучи, собравшиеся над нами, помешают мне делать снимки.
Принц Ахо, казалось, почувствовал мое беспокойство. Он склонил свой
могучий торс вплотную ко мне и сказал на ухо: „Дождя не будет, мы
не разрешаем ему идти без танца дождя“. Я пользовался каждым
мгновением для съемок, стараясь запечатлеть все детали этого
зрелища. Но небо вскоре заволокло настолько, что продолжать съемку
стало невозможно. Воздух был горячим и влажным, температура явно
превысила сто градусов по Фаренгейту. Раскаты грома приближались,
сливаясь с грохотом барабанов. Я ждал, что вот-вот блеснет молния и
разразится ливень. Но раздался еще один удар грома, и танец
неожиданно прекратился. Танцор с жезлом сделал последний пируэт и
упал на землю почти у ног принца. На его толстых губах выступила
белая пена. По тому, как он распростерся на земле, не оставалось
сомнения, что он действительно дошел до полного изнеможения. Он
буквально дотанцевался до потери сознания. Принц обернулся ко мне,
на его отвислых губах появилась улыбка, он поднял глаза к небу.
Солнце снова ярко сияло в густом синем небе. Угроза дождя миновала.
— На этот раз мы устроили это зрелище для развлечения, — сказал он
смеясь, — но в лесах такое развлечение иногда кончается плохо для
жрецов — их убивают, если гром будет сопровождаться дождем. Я снова
не мог не вспомнить о Лусунгу, о ее нежелании заниматься
предсказаниями погоды. До сегодняшнего дня я так и не понимаю,
почему все же не было дождя, могу только подозревать, что принц Ахо
располагал собственной, неведомой мне метеослужбой». [8]. Новейшая
история показала, что шаманские танцы и странные обряды носят
отнюдь не просто этнографических смысл, за ними стоят самые
настоящие преступления, опыты над людьми, превращающие их в
биологических роботов. В 1957 году к власти на Гаити пришёл Франсуа
Дювалье (1907—1971), который уже через год после прихода к власти
отменил все конституционные гарантии и установил режим террора при
помощи тонтон-макутов. [9]. Дювалье был не просто сильным и
коварным человеком, он был магом культа вуду, объявившим себя
«помазанником африканских богов и потусторонним существом».
«Страшный правитель острова Франсуа Дювалье, вовсю и, надо
отметить, совсем небезуспешно использовал силу лоа загробного мира
Барона Субботы, Барона Креста и Барона Кладбища не только во
внутренней, но и во внешней политике. До сих пор (хотя со дня его
смерти прошло уже несколько десятилетий) гаитяне приходят в ужас
при воспоминании о нем самом и его помощниках-оборотнях, прозванных
в народе „тонтон-макуты“ (Tonton macoute), которые на протяжение
добрых пятнадцати лет во главе с папашей Дювалье (это вам не Папа
Легба!) держали в страхе все население острова. Это были
одновременно и черные маги, и офицеры тайной полиции, исполнители
жестоких приговоров. Думается, темная сторона таинств вуду получила
широкую известность в цивилизованном мире, когда американские
фармацевтические компании заинтересовались методом получения
порошка, посредством которого человека можно было приводить в
состояние зомби — управляемого биологического
робота. К тому времени были официально
обследованы десятки людей, подвергшихся
воздействию неизвестного науке препарата, который
блокировал определенные участки мозга, отвечающие за
жизнедеятельность организма (такие, как сердцебиение, дыхание,
кровообращение), но странным образом оставлял нетронутым
сознание. В итоге человек как бы умирал, а потом, по
истечению некоторого времени, оживал, частично не помня своей
прошлой жизни или не помня таковой вообще. Подобных людей-роботов,
видимо, „изготавливали“ по заказу и использовали в
качестве бесплатной рабочей силы на гаитянских плантациях, где они
день и ночь собирали сахарный тростник за хлеб и воду. Самым
известным из людей-зомби был Клавдиус Нарцисс, который весной 1962
года внезапно скончался и, после соответствующего обследования в
больнице Порт-о-Принса, был похоронен как умерший. Вскоре Нарцисс
был похищен из могилы и увезен на одну из отдаленных ферм, на
которой он очнулся от своего „сна“ и, не помня себя, работал с
сотнями таких же, как и он сам, в течение восемнадцати лет.
Осознание действительности вернулось к нему неожиданно. Он сбежал с
плантации, но родные, хоть и признали в нем Клавдиуса Нарцисса,
побоялись иметь с ним дело. Нарцисса поместили в госпиталь на
восстановительное лечение, а его фотография, на которой он был
запечатлен сидящим рядом со своей могилой, облетела весь мир.
Очевидность этого и многих других подобных случаев подтолкнула
американские деловые круги к решительным действиям. В конце
восьмидесятых годов одному из исследователей удалось подкупить
одного из унганов за 1000 долларов (Гаити — одна из беднейших стран
мира), который открыл ему секрет приготовления магического зелья.
Причем самому исследователю впоследствии пришлось пережить все муки
погребенного заживо, а жреца покарали за измену культу мучительной
смертью тонтон-макуты. В ингредиенты порошка зомби входит морская
жаба Борджия, жалящий морской червь Полихет (очевидно, для
повышения токсичности), большое обилие трав (к сожалению, более
подробных сведений о травах нет), кости черепа недавно умершей
мамбо и, главное, рыба-собака (диодон хистрикс), чучело которой на
любом базаре можно купить за 5 долларов. Все это тщательно
перемешивалось и перемалывалось в течение трех дней под ритуальные
песнопения и сотворения веве до образования однородного желтоватого
порошка. Потом полученное вещество опускалось на один день в гроб с
покойницей (у которой ранее была изъята голова) для пропитывания
состава исходящей из трупа силой, после чего снадобье становилось
готовым к употреблению. Порошок не подмешивался в пищу, как
считалось ранее, а наносился на кожу, через 10-15 минут жертва
колдовства псевдоумирала, а унган призывал лоа смерти — Барона
Субботы, который помогал ему запечатать душу несчастного в бутыль,
пробкой для которой служил предмет, ранее принадлежавший заживо
погребенному. С помощью этой бутыли черный маг вуду получал
контроль над сознанием и телом жертвы, которая через
двенадцать часов восстанавливала свои двигательные способности и
становилась рабом у хозяина души. К сожалению (а скорее, к
счастью), весь процесс зомбирования в лабораторных условиях
совершить пока не удалось, а химический анализ порошка показал, что
большую часть составляет нервно-паралитический яд — тетродотоксин,
превышающий уровень воздействия цианистого калия в 500 раз.
Эксперименты над шимпанзе подтвердили, что тетродотоксин
действительно обладает поразительной способностью временно
тормозить все органические процессы организма вплоть до полной
нулевой активности мозга, а впоследствии восстанавливать их до
прежнего уровня. Но секрет порошка, позволяющий манипулировать
человеческой психикой после „воскрешения из мертвых“, точно так же,
как и тайна сосуда, куда вызванный Барон Субботы вкладывает душу
заживо погребенного, так и остались секретом по сей день. А народ
Гаити, несмотря на жесточайшую диктатуру папаши Дювалье и его
свирепых, везде проникающих тонтон-макутов, зная, что любого
человека черные маги вуду могут обратить в зомби и отправить „после
смерти“ вкалывать за миску похлебки на сахарных плантациях, искал
выход из положения. В некоторых деревнях в похоронный ритуал стали
включать элементы (вплоть до таких внешне бесчеловечных, как
отрезание головы), которые гарантировали бы исключение похищения
умершего. Иногда даже и сейчас на могиле сооружается нечто вроде
устройства, подобного тому, что ставят против угона автомобилей.
Удивительно вот что. Во многих развитых странах существуют тайные и
полузакрытые лаборатории для создания призраков и даже двойников.
Ученые достигли много в этом направлении, хотя вряд ли задумывались
над последствиями своих экспериментов и добытых результатов. А в
„стране вуду“ давным-давно малограмотные, но посвященные маги умеют
такое, что даже ученым может померещиться в самом жутком сне. Жрецы
Дагомеи, перебравшиеся не в Гаити, а в Гвинею, обладают страшным и
удивительным секретом, который не попал к тонтон-макутам. В чем он?
Прежде всего, предоставим слово французскому путешественнику Гэсо,
который как-то заночевал в хижине гвинейского колдуна Вуане. Ночью
француз проснулся от скрипа открываемой двери. Дальнейшее он описал
так: „На пороге стоит Вуане в коротких штанах, с непокрытой
головой. Но ведь он и здесь, у моих ног, на своей циновке. Он лежит
на боку, повернувшись ко мне спиной. Я вижу его бритый затылок.
Между нами на земле стоит лампа, горящая тускло, как ночник. Я не
смею пошевелиться и, затаив дыхание, смотрю на Вуане. Он какое-то
мгновение колеблется, наклоняется, проходя под гамаками, и медленно
укладывается в самого себя! Вся эта сцена разыгрывается за
несколько секунд. Утром я спрашиваю Вуане: — Ты не выходил сегодня
ночью? — Выходил, — отвечает он спокойно. И еле заметная улыбка
появляется на его губах“. Итак, констатируем — африканские колдуны
научились создавать своих двойников. Но страшно
другое. Черные маги вуду и другие негритянские племена могут
создавать себе или другому человеку не одного, а сколько угодно
двойников, множество подобий, или „отпечатков“. А душу можно
попеременно вселять в любое из созданных подобий, остальные при
этом действуют как зомби, повинуясь воле хозяина, отыскать которого
в толпе двойников просто невозможно. Представьте себе, что один
человек создает целую армию зомби, лишенных страха, полностью
покорных своему „Создателю“, да еще и отлично вооруженных до
зубов». [10]. Эта армия зомби создана уже давно, только её
создатель и повелитель не человек, а дьявол. Причём он создаёт
зомби — биологических людей-роботов не только с помощью
определенных оккультных приёмов и ядов, но и с помощью особой
музыки, которая, как мы видели, играла и играет в культе вуду
особую роль. «С приходом рок-н-ролла древняя связь между музыкой и
магией была снова восстановлена, в результате чего появилась
массовая индустрия, сыгравшая решающую роль в развитии современной
западной культуры. Довольно давно было установлено, что рок-музыка
уходит корнями в основном в негритянскую музыку американского юга —
религиозные гимны и песнопения, джаз, блюз, ритм-энд-блюз… все же
эти музыкальные формы вышли из системы религиозных верований,
известной как Вуду. Если музыка чернокожих американцев — это отец
современного рока, то Вуду — его дедушка». [11]. «Европейские
работорговцы и рабовладельцы были справедливо озабочены
существованием культа вуду. Они считали его единственной силой,
способной объединить рабов из одного региона и спровоцировать
мятеж. И в самом деле, такие восстания не заставили себя долго
ждать. Первый мятеж вспыхнул в 1522 году, меньше чем через четыре
года после прибытия первых рабов на Американский континент. На
протяжении следующих трех веков восстания случались довольно часто,
а для их подавления иногда даже требовалось вмешательство
регулярных войск из Европы. В 1804-м, когда Наполеон был занят
войной в Европе и закрыл доступ британскому военному флоту в
Вест-Индию, гаитянские рабы подняли восстание против своих
французских господ и создали свое собственное государство. Конечно
же, именно Гаити в первую очередь ассоциируется с культом вуду.
Однако эта религия — под другими именами — пустила прочные корни по
всей Америке. Даже когда восстания заканчивались поражением, многим
рабам удавалось найти прибежище в густых непроходимых лесах и в
горах, где белые хозяева не могли их найти. В перерывах между
бунтами к ним присоединялись другие рабы, сбежавшие поодиночке или
маленькими группами с тростниковых, табачных и других плантаций.
Европейцы в своих поселениях слышали непрекращающийся, нервирующий
и гипнотический бой барабанов, отбивающих африканские ритмы где-то
вдалеке. Защищенные большими расстояниями, беглые рабы сумели
сохранить не только свои жизни и свободу, но и свою религию. Они
стали хранителями общинных племенных традиций и воспоминаний,
спасая от забвения богов и ритуалы своих африканских предков. К
девятнадцатому веку английские рабовладельцы наконец-то распознали
потенциальную угрозу. Большинство представителей племени фон были
депортированы с Барбадоса и других британских владений и проданы в
другие места. В британских колониях рабам запретили пользоваться
барабанами. Это препятствовало проведению ритуалов, но многие
основные ритмы были сохранены благодаря переложению на другие
инструменты — нередко с импровизациями и в сопровождении слов.
Культ вуду был запрещен в британских колониях Северной Америки, но
во французских владениях в Луизиане он не встретил серьезных
преград. Новый Орлеан вскоре стал не только основным центром
североамериканской работорговли, но также и „столицей“ культа вуду.
К 1800 году культ укоренился там окончательно. В том же году
французское правительство сделало слабую попытку ограничить его
распространение, запретив ввоз рабов с островов Карибского
бассейна, где вуду получило наиболее широкое распространение.
Однако в 1803 году Луизиана была куплена у Наполеона американским
правительством и включена в состав Соединенных Штатов. Новый Орлеан
сразу же наводнился беженцами с Гаити и других островов. К 1817
году культ вуду получил такое широкое распространение, что
городской совет Нового Орлеана был вынужден ввести запрет на
участие в народных собраниях чернокожего населения [12]. Прямым
следствием такого запрета стало то, что узы, связывающие музыку
вуду с самим культом, постепенно ослабевали, а иногда разрушались
совсем. Музыка, никогда по-настоящему не забывавшая о своем
религиозном происхождении, мало-помалу приобретала независимость.
Африканские ритмы уже исполнялись на инструментах Западной Европы и
Соединенных Штатов, что привело к появлению новоорлеанских медных
духовых оркестров. Таким образом, по словам одного из
комментаторов, „результатом векового созревания стало появление
самых популярных в двадцатом веке музыкальных стилей — джаза,
блюза, ритм-энд-блюза и рок-н-ролла“ [13]. После принятия закона об
отмене рабства и окончания Гражданской войны огромное количество
освобожденных рабов переехали на север Соединенных Штатов.
Большинство переместилось из Нового Орлеана и дельты Миссисипи
вверх по реке к Мемфису и Сент-Луису. Многие двинулись еще дальше
на север, в Чикаго и Детройт. Именно в этих городах в конце
девятнадцатого века произошло „рождение блюза“. До сих пор эти
регионы считаются хранителями музыки в стиле блюз. Возможно, блюз в
бoльшей степени, чем остальные жанры негритянской музыки, был
непосредственным родоначальником рока. И в большей степени, чем
другие, блюз сохранил связи со своим прародителем, то есть
культом вуду. Эта музыка наполнена метафорами и образами,
связанными с культом, иногда явными, иногда скрытыми под маской
чистоты и невинности. Она появилась после многих лет рабства, и
именно благодаря ей следы вуду в музыке оставались незамеченными
ничего не подозревающими белыми хозяевами. Такие образы-метафоры
представляли собой некий диалект — что-то вроде „шифра“,
специального словаря, придуманного угнетенными и преследуемыми
людьми для того, чтобы иметь возможность свободно общаться, не
навлекая на себя гнев власть имущих. Так, например, в блюзе часто
присутствует, причем с откровенно непристойным, но, с другой
стороны, совершенно невинным подтекстом, „моджо“, амулет вуду,
служащий талисманом. Часто встречается также „Джон Завоеватель“,
растительный талисман, используемый „травником“, священником или
шаманом вуду, больше известным как „исполнитель непристойных
танцев“. Один из самых значительных и зловещих образов вуду —
перекресток. Он символизирует врата, ведущие в невидимый мир, мир
духов и богов. К этим вратам можно подойти, только произнося
соответствующие молитвы и взывая к помощи сверхъестественных сил.
Все ритуалы и обряды культа вуду начинаются с приветствия бога,
защищающего перекрестки, и пройти через них значит пройти
посвящение в вуду. Перекрестки часто упоминаются в музыке одного из
самых загадочных и мрачных блюзовых певцов, Роберта Джонсона.
Оказав огромное влияние на Мадди Уотерса и многих других
музыкантов, записав в период между 1936 и 1937 годами двадцать
девять песен, он затем бесследно исчез в возрасте 28 лет.
Впоследствии выяснилось, что он умер в 1938 году от отравленного
виски, который подарила ему подружка. Среди других знаменитостей он
выделялся своим необычным образом посвященного в культ вуду,
нечеловеческой и внушающей страх магической силой, а его виртуозное
умение играть на гитаре приписывалось сделке с дьяволом,
заключенной „у перекрестка“. Его „Crossroad Blues“ на самом деле
является одним из гимнов вуду. Он начинается словами: „Я иду на
перекресток, падаю на колени…“ Каждый из последующих куплетов
содержит один из образов, используемых в церемониях вуду. От других
песен Джонсона также веет демонической магией и
проклятиями. Даже Мадди Уотерс считал Джонсона пугающей и
„темной“ личностью. Увидев его выступление, Уотерс сказал, что „это
действительно опасный человек… и он действительно использовал ту
гитару… Я выполз оттуда и сдался, потому что это было слишком
тяжело для меня…“ [14]. Аромат серы, исходящий от Джонсона, мог
быть даже сладким и опьяняющим, если бы не исходил также от других.
Интересно, что большинство первых блюзовых певцов окружала
фаустовская атмосфера. Один из них, Пити Уитстроу, называл себя
„зятем дьявола и главным шерифом ада“. Дьявол и
демоническая магия остаются основными мотивами в блюзе и на
сегодняшний день. Такие песни, как „Симпатия к Дьяволу“,
выполнены в тех же тематических традициях [15]. Нельзя назвать
случайным то, что „Роллинг Стоунз“ сыграли несколько песен Роберта
Джонсона и взяли название своей группы из одного из произведений
Мадди Уотерса. Подобно „Роллинг Стоунз“ и другим исполнителям рока,
блюзовые певцы включали в свою музыку элементы шаманских
ритуалов, предназначенных для введения аудитории в состояние
истерии. Так, например, Бесси Смит, которая начала
записываться в 1925 году, регулярно вызывала у своих слушателей,
как белых, так и черных, — состояние, описанное одним из
комментаторов как „религиозная эйфория“. „Медленно выходя на сцену
под аккомпанемент стонущих, приглушенных духовых инструментов и
монотонной африканской барабанной дроби… она начинала свои странные
ритмичные движения, сопровождающиеся кричащим, молящимся, стонущим
и страдающим голосом… (толпа) впадала в истерику, и из нее неслись
полурелигиозные выкрики, исполненные жалости и сострадания“ [16].
То есть еще тогда можно было увидеть в действии те элементы и
приемы, которые будут служить отличительным признаком рок-концертов
тридцать пять лет спустя. Для Элвиса Пресли, Джерри Ли Льюиса, для
„Биттлз“, „Роллинг Стоунз“ и тех, кто пришел после них, было просто
необходимо „приправлять“ свои выступления сексуальными
непристойностями, которые со временем становились все откровеннее.
Безумие рок-концертов вызывает страшные воспоминания о нюрнбергских
сборищах нацистов, но вряд ли хотя бы одному комментатору удалось
распознать принципы шаманской магии, которые на самом деле были
положены в основу обоих событий. Сами
исполнители, однако, хорошо понимали, какое психологическое, и даже
невротическое, действие оказывают звук, голос, ритм, свет и
гипнотические ритуалы на публику. По словам Кейта Ричардса: „Они
боятся этого ритма. Это их возбуждает. И каждая звуковая вибрация
действует и на тебя. Ты можешь создавать определенные шумы, которые
тут же взвинчивают тебя самого. Практически каждый звук действует
на тело, и хороший фоновый ритм в рок-музыке заставляет людей
двигать пальцами в своих ботинках“ [17]. Как писал Микки Харта,
барабанщик группы „Grateful Dead“, „думая о ранних годах
рок-н-ролла, я начинаю понимать, почему взрослые были напуганы им.
Крики, состояние экстаза, истерия — у этой музыки была сила, не
подвластная их пониманию“ [18]. Говоря о влиянии рок-музыки, Р. Ф.
Тейлор заметил: „Словно старые шаманы отбросили последние
остатки маскировки и наконец открыто вышли на сцену“
[19]. Он видел в роке специфическую и умышленно магическую реакцию
на рационализм и потенциальную разрушительную силу технологии:
„Подозрение о расточительности и недальновидности современной
технологии, несомненно, подтверждалось ее военными приоритетами.
Возможно, старые маги, давно уже утратившие доверие, оказались в
конце концов правы в том, что перед тем, как получить в свое
распоряжение огромные силы, не мешало бы набраться ума. И многим
людям захотелось магии, а не технологии“ [20]. И: „Впереди шла
именно молодёжь. Поколение людей, родившихся, чтобы узнать, что
одна война окончена, но приготовление к следующей в самом разгаре,
инстинктивно потянулось ко всему альтернативному, к новому „черному
искусству“. И ответ на все свои вопросы они нашли у шаманов. Они с
головой окунулись в „исцеляющую магию“. Это не было религиозным
движением в традиционном его понимании: они хотели подарить магию
именно этому миру. В конечном счете они искали шаманов“ [21]. Это
очень точное описание той охоты за шаманами, которую устроили
рок-музыканты. Так Алтамонт можно рассматривать как шаманский
ритуал, которым он и был на самом деле — или скорее стремился быть.
И если Алтамонт выделялся на фоне других обилием насилия и
кровопролития, то по части силы своих шаманских ритуалов ему нечем
было похвастаться. И чем глубже рок-музыканты осознавали, какой
энергией они могут управлять, тем чаще они начинали вести себя как
настоящие колдуны. Джон Леннон, например, четко осознавал, что и
публика, и сами „Биттлз“ во время концертов находились под влиянием
„божественных и магических сил“. „Мне кажется, что не мы
играем для них, — говорил он, — а они играют нами“. И он
не испытывал угрызений совести по поводу присвоения себе статуса
святого, или даже мессии. Когда в 1981-м его спросили, почему
„Биттлз“ не соберутся снова, он ответил: „Если они не хотят
понимать, что удел „Биттлз“ — шестидесятые, то что, черт подери, мы
можем для них сделать? Мы что, должны опять накормить всех
страждущих? Или нам нужно снова пройти по воде — только потому, что
кучка идиотов не увидела этого в первый раз или не поверила, когда
увидела?“ [22]. Кроме того, он, как настоящий шаман, придерживался
мнения, что является единственным каналом или сосудом для исходящей
отовсюду энергии: „Самая приятная вещь для меня… это вдохновение,
дух… высшее наслаждение — быть одержимым, медиумом.
Обычно это приходит в середине ночи, когда я сижу без дела…
причем приходят сразу и слова, и музыка — как единое целое. Я вот
думаю: могу ли я сказать, что сам это написал? Я не знаю,
кто является настоящим автором. Я просто сижу и записываю
эту чертову песню “ [23]». [24]. Зло всегда даёт
всходы. Превращая негров в рабов, белые не подозревали, что пойдут
века и страшная религия вуду, духовно уничтожившая некогда великие
цивилизации Африки, деградировавшая её народы начнёт своё
смертельное шествие по Америке и Европе. И подобно тому, как
некогда под древние барабаны африканские жрецы вуду превращали
людей в зомби, так и современные маги вуду рок-музыканты превращают
в зомби миллионы своих слушателей. Но если внимательно
присмотреться к ним самим, этим эстрадным кумирам миллионов, то мы
увидим, что это такие же зомби, некогда умерщвленные духовно
дьяволом, а потом оживлённые для выполнения своей чёрной работы.
Духовные мертвецы — зомби бьют в барабаны и играют на гитарах,
собирая на свои концерты толпы людей, которые платят огромные
деньги за то чтобы стать зомби.
